Алексей Швецов - Лохless. Повесть о настоящей жизни

Телефонный звонок грубо вырывает меня из объятий Морфея. Я просыпаюсь, тупо пялюсь на часы и пробуждаюсь окончательно.

«Семь утра. Кому я мог понадобиться в такую рань?» — осой буравит голову назойливая мысль, и я снимаю телефонную трубку со стоящего в изголовье телефона.

– Алло, — хриплый голос Анатолия сотрясает мою барабанную перепонку. — Привет, Серег. Чё делаешь?

– Чувак, ты что, типа перегрелся? Сплю я!

– Когда в стране происходят такие перемены, ты спишь?! Когда количество больных СПИДом около тридцати трех миллионов человек, а в Африке каждый третий ребенок недоедает, ты беззаботно спишь?! Ведь завтра Новый год, в конце концов, среди концов!!!

– Толик, чего надо?

– Займи сто рублей.

– Зачем? На памперсы твоему очередному малышу? Как там его. Кант?..

– Эммануил, — поправляет Толик.

– Ну я и говорю. Так деньги-то зачем?

– На мороженое не хватает, — смеется в трубку Толик.

– Мороженое — это святое в это время суток. Заходи, — соглашаюсь я, скорее для того, чтобы прекратить бестолковый разговор.

Я кладу трубку на аппарат и пытаюсь собраться. Ловлю себя на мысли, что звонок Анатолия внес некоторые изменения в мое пробуждение. Уже стало традиционным, что, просыпаясь, я пытаюсь понять — кто я и где я. Толик сегодня сразу расставил все точки над і. Я совершенно четко врубаюсь: я в Комске, в своей холостяцкой берлоге. И все же, что это такое? Наваждение? Какое психическое заболевание? Во сне я вижу то, чего нет и не может быть. Зимой — лето, светскость — вместо полного дерьмизма, гламур — вместо помойки. Прямо мираж какой-то, временной/пространственный.

Тишина, царящая в моей квартире, некоторым образом напрягает меня. Я прислушиваюсь к себе. Пытаюсь понять, что именно меня настораживает. И наконец меня накрывает. Я врубаюсь, чего мне недостает: из квартиры снизу, где проживает пенсионер, не слышно привета из прошлого. Песни советских композиторов, так любимые стариком, не разбудили меня в свое обычное время. Неужели что-то случилось? Надо спуститься к нему. Я резко поднимаюсь и прохожу в ванную. Умывшись, спешу на кухню, включить электрочайник. Нет, с соседом все в порядке. С облегчением я слышу, как старик кашляет и гремит посудой у себя на кухне. Вероятно, сломалась его музыкальная шкатулка.

Не успеваю я покончить с завариванием чая, как требовательная трель звонка наполняет квартиру. Я открываю дверь. На пороге в выжидающей позе притаилась фигура Анатолия.

– Можно? — спрашивает он, проходя в коридор и расшнуровывая свои полуразвалившиеся ботинки.

– Ты уже вошел. Чего спрашиваешь?

Анатолий не останавливается на полпути. С видом хозяина он проходит на кухню и усаживается за стол:

– Давай, Серег, сделай чайку.

Я наливаю чай:

– Так что тебя привело в мое скромное жилище в столь ранний час?

– Тяжко мне, — признается Толик. — Похмелиться надо. В общем, я к тебе за помощью пришел. Дай стольник, а я тебе к седьмому января сразу и тыщу отдам и сотню.

Я усмехнулся и протягиваю ему чашку с горячим чаем:

– На. Пей, Толян.

Толик берет чашку трясущимися руками и припадает к ней.

– А где же твои миллионы? Ты вроде газету с объявлениями собирался выпускать.

Толик, видимо вспомнив что-то очень неприятное, делает поспешный глоток кипятка, обжигается и, чертыхаясь, отставляет чашку на стол.

– Тут, блин, пятая колонна сработала, — говорит он. — Когда Жанка в роддоме была с Эммануилом, теща заходила. Ну, за нами с Данилкой проследить. Уборку навела. И короче, заначку мою в носках нашла.

Я громко смеюсь, смотря в его красные глаза.

– Чего ты ржешь? Она мне и рубля не оставила.

– Лузер ты, — говорю я ему. — Надо в трусах было прятать. Желательно в грязных.

– У нее нюх не хуже, чем у ментов на халяву. Нашла бы все равно.

– Ясно, чувак. Попал ты, как муравей под каток. — Я закуриваю и начинаю курить. — А ты отравить ее не пробовал?