Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Хозяйка вытаращила глаза:

— Рана? Какая рана? Она что, упала?

— Да нет, мадам. Когда у человека варикозные вены, рана на ноге появляется сама собой и падать для этого не обязательно. У Марии Сантюк рана размером с большую монету. Я видела ее, зрелище не из приятных.

Надо признать, что мадам выглядела удивленной. Рана, рана. Повторила она это слово раз пятьдесят. Рана, надо же, рана. Надела халат и вместо того, чтобы вызвать Марию Сантюк звонком или сказать: Сюзон, а ну-ка быстренько позови Марию, сама спустилась на кухню и встала перед кухаркой с недовольным видом, словно за что-то сердилась на нее.

— Это что же я узнаю, скрытница ты этакая, у тебя на лодыжке рана, а ты мне ничего не говоришь?

Мария не испугалась сердитого вида хозяйки, не отругала Иветту, что та за спиной у нее всем рассказывает что надо и что не надо, а просто развела руками с растопыренными пальцами, как бы показывая: меня ведь хорошо выдрессировали…

— Мадам ведь знает, у нас это в роду. Рано или поздно это все равно должно было случиться. Чего же вам говорить?

— Чего ж говорить? Скажешь тоже. Чего же говорить? Представь себе, мне важно знать, в каком состоянии твои ноги. Я не хочу, чтобы у тебя на лодыжке была рана, слышишь, не желаю!

Голос громкий, сухой и резкий, командирский. Не хочет мадам, чтобы у Марии Сантюк на лодыжке была рана, да и только. Как не хочет, чтобы цыгане, делающие соломенные сиденья для стульев, заходили на кухню. Когда они звонят, их следует тут же прогонять, а лучше и звонить им не давать. Как не хочет, чтобы дочурки мадам Макс ели в столовой вместе со взрослыми (и мисс тоже не хочет; только Хильдегарде с этого лета дозволено обедать со взрослыми). Как не хочет она, чтобы в дом приводили тех, чьи семьи ей незнакомы. Она, наша хозяйка, любит говорить «я не желаю, не хочу», а следом: цыгане — воры, дети должны есть с детьми, незнакомцев я не принимаю. Не хотела она и чтобы у Марии Сантюк была рана, она повторила это раз двадцать, а потом сказала, что сама пойдет к аптекарю. Сама принесет мази для лечения варикозных ран. А ее, Марию, попросит этой мазью пользоваться. Иначе…

«Иначе что?» — подумала я. «Иначе что?» — подумала наверняка и Мария Сантюк. Но обе мы промолчали. Я — из вежливости, Мария — по своей душевной доброте. Она сказала, что благодарит мадам и сделает все, что скажет аптекарь, и рана залечится. Во второй половине дня хозяйка еще раз спустилась на кухню с пакетом, и в нем было все, что нужно для компрессов: эластичный бинт, белая баночка с черной крышкой, а внутри серая паста, похожая на грязь. Мадам сказала:

— Вот, Мария, говорят, это очень эффективное средство.

— Что это? — спросила я.

— Эф-фек-тивное средство, — повторила мадам, возвысив голос, будто я была глухая. — Это значит чудодейственное, невежда.

— Чудодейственное! — закричала я.

Как только я слышу слово «чудодейственный», у меня возникают видения, я готова видеть чудеса где угодно, к примеру, на кухне в Бордо. Словно духи какие-то начинают прыгать по плите, над раковиной вдруг вижу в воздухе костыли и еще вижу пещеру с мерцающими в ней огнями. Я готова была встать на колени и запеть: о, Дева Бюглозская, всеми почитаемая в Ландах, я ведь тоже из Ланд, из Мурлоса. Но я удержалась, не встала на колени, хозяйка назвала бы меня сумасшедшей, а Мария Сантюк — дурой, и я отвернулась, чтобы не видеть больше эластичный бинт и баночку с чудом внутри, с пастой цвета грязи. На следующий день Мария сказала, что у нее лодыжка меньше болит, и мадам задрала подбородок с видом победительницы.

— Я же говорила тебе, что это эффективное средство.

Может быть, эффективное и, значит, чудодейственное, но только я знаю, что чуда не свершилось. Иногда я вижу на лице Марии Сантюк гримасу боли, она с силой сжимает веки, вытирает пот со лба и с верхней губы, и Иветта спрашивает: вам больно, Мария? А я говорю: скажите, рана на лодыжке не прошла? Мария делает вид, что не расслышала вопроса, и вытирает лоб уголком передника. А если повторяешь вопрос, оборачивается и говорит с досадой:

— Принеси-ка мне лучше аспирину, чем глупости говорить, и кончай болтать, в рабочее время не болтают.

Нет, они не суровые. Я говорю, здесь дело совсем в другом, просто у них такая привычка, они не стесняются. Вот Дауна, та была суровой, хотя Мария Сантюк заверяет, что нет. Она говорила ей: тебе не нужно выходить замуж, Мария, тебе достаточно ходить на чужие свадьбы в деревне, я позволяю тебе ходить на все свадьбы. И Мария соглашается: Дауна была права, мне не нужна была моя свадьба, раз я гуляла на чужих, а их мужья, пусть они им и остаются, мне без мужа спокойнее. А я ей отвечаю, что вот я, я хочу иметь мужа, и когда я говорю то же самое хозяйке, она соглашается: ты права, Сюзон, подыщи себе хорошего мужа, а приданое я тебе дам.