Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Ах, вот я и произнесла его имя, причем вслух. Его имя. Бой. Но кто меня слышит? Волны морские рокочут, я на пляже одна. Сейчас девять часов утра. Мама и сестры придут в десять, а тетя Кэти из-за своих кишечных палочек — еще позже. Так что я могу повторять, могу даже кричать: Бой. Бой Малегасс, младший брат мамы. Это она его так называет. «Вы знакомы с моим младшим братом?» И горделиво улыбается. Говоря обо мне, она улыбается почти так же: «Вы знакомы с моей старшей дочерью?» Меня зовут Хильдегарда Берто-Барэж. В школе Сердца Иисусова, в Бордо, где я перешла уже в третий класс, у всех учениц красивые мелодичные имена. Сабина де Солль, Элизабет де Вирло, Мари-Анж Консей, Марилис Соля, Аньес де Канде, Клер и Одиль де Пра-Лансье. А я Хильдегарда Берто-Барэж. Это имечко — твердыня, бастион — досталось мне от папиной бабушки, она родилась в Любеке, в Германии, хотя предки ее были французами. Они бежали от Революции, говорит папа, он терпеть не может Революцию. Однажды, когда мне было пять лет, я спросила у папы:

— Ты любил свою бабушку Хильдегарду?

— Конечно, очень любил, — ответил папа.

— А как ты ее называл?

— Бабуленька.

Я вздохнула:

— Бабуленька, как красиво, куда красивее, чем Хильдегарда. И почему меня никто не зовет так, бабуленька?

Папа рассмеялся и мама тоже, помню их смех, как сейчас его слышу, он был мне так неприятен. Они сидели рядышком, погода была отличная, я перед этим пообедала в людской с моей гувернанткой Нэнни О’Райан, которую мы звали Нэнни О.

Родители пили кофе в зимнем саду, а мне дали кусочек сахара, смоченный в кофе, язык мой был счастлив, горло — тоже, и вот, пожалуйста, они все испортили этим своим обидным смехом. К восхитительному вкусу сахара и кофе примешалась странная горечь, словно опустилось черное крыло, нарушив светлую ясность дня, у родителей раскрылись одинаково влажные насмешливые рты, превратившиеся в одно общее зияние. А над ним — его светлые глаза и ее глаза — теплые, карие, туманно-мягкие. Как же они умели насмехаться, эти мамины глаза, как же они осмеяли меня! Я так их любила, мне так часто хотелось к ним прикоснуться.

— Иди сюда.

Мама протянула мне сочувственную руку, я ее не приняла и стояла неподвижно, замерев, оскорбленная до глубины души. Одна.

— Слушай, — сказала мама. — Чтобы тебя звали бабуленькой, надо быть бабушкой. А ты, милая моя, еще даже не мама, ты и кукол-то не любишь.

— У тебя же нет ни одного седого волоса, — сказал папа.

— Все равно, хочу, чтобы меня звали бабуленькой, не хочу быть Хильдегардой.

Я стояла, упрямая, ощетинившаяся. А они опять засмеялись, и мне было горько. Началась война: все против меня. С одной стороны — взрослые и их громкий смех. С другой — я и мое имя, такое грубое, смешное, давившее на меня, словно цепи. Потом мне сказали, что нужно быть умницей, пора идти спать, а папа нарочно добавил:

— Иди, Хильдегарда, надо слушаться старших.

Имя «Хильдегарда» словно ударило меня, и я, мотнув головой, сказала:

— Не хочу.

— Come with me [7] Идем со мной (англ.). , — сказала Нэнни О.

— Не хочу, не хочу.

— А ну-ка изволь слушаться, — сказал папа, уже совсем не смеясь, — слушайся, гадкая девчонка!

Меня унизили, я упрямо мотала головой, кричала «не хочу!», оттолкнула Нэнни О. Тогда папа встал, мама тоже встала, даже быстрее, чем он, она удержала его руку, но все равно было уже поздно — я усвоила еще одну истину: когда взрослые перестают надо мной смеяться, они пытаются меня запугать, и я отшатнулась. Я боялась этого высокого человека со светлыми глазами, хотя и знала, что он добрый; он меня одолел. Обогнав Нэнни О, я побежала наверх. Одна лестница, вторая, коридор, красная дорожка, дверь, я стучу, спрашиваю, можно войти? Я плачу, но тихо, лицо не исказилось, нет никакой икоты. Я слышу, как он кричит, чтобы я вошла, вхожу, и меня обволакивает что-то мягкое, ласковое. Руки, вязаный свитер с коричневым рантом по бежевому полю, очень нежная щека, губы в моих волосах, и запах, о, я до сих пор его помню, я вижу граненый флакон, черную пробку и черные буквы на этикетке. «Polo Ten» от Найза, он вдруг распространился по всему пляжу, этот запах, я слизываю его со своих рук и уже не чувствую ни соли, ни водорослей, а чувствую только «Polo Ten». Мне кажется, что я слышу его голос, такой любимый голос, и он перекрывает шум океана.

— Идем, Креветка, погуляешь с дядюшкой Боем.

А еще он называет меня морской блошкой. И стрекозой, и beautiful [8] Красотка (англ.). . Но никогда не зовет Хильдегардой. Никогда!