Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

15 августа, в день Успения Богородицы, в Аркашоне — праздник кораблей. Все рыболовные суда, яхты и парусники вывешивают флаги расцвечивания. Долли рассказывала нам, как красиво развеваются флаги и вымпелы на ветру, как кюре, стоя на понтонном мосту, благословляет суда. Потом он должен будет служить обедню на главной площади возле мола. И туда, на площадь, пойдет весь город. Но мы не пойдем. Не знаю почему, но пойдут все, кроме нас. Так решила Гранэ. Она сказала нам: на корабли полюбуетесь после обеда, а на мессу мы пойдем в церковь Святого Фердинанда Аркашонского, там будет поспокойнее. Я вздрогнула. Опять он, этот святой с таким некрасивым именем, преследует меня. В течение всей мессы мне мерещились колышущиеся алебарды и зеленоватые платья, я никому не молилась и даже не жалела, что не вижу праздника судов. Когда человек несчастен, ему наплевать, есть праздник или нет. У выхода из церкви мы встретили семью Долли, ее отца, мать, брата Франка; все они высокого роста, все смеются, как она, очень громко, широко разевая рот. Увидев Гранэ, которую вела под руку эта воровка Долли, они рассмеялись и направились к нам. Я не осмелилась поднять глаза на дядю Боя. Он так любит смеяться, но после этого визита, мне кажется, у него появится отвращение к смеху, и надолго. И у меня тоже. Господин де Жестреза согнулся вдвое, чтобы поцеловать руку Гранэ. Долли прикинулась шаловливой девочкой, бросилась на шею своей мамаше, а мне захотелось прочесть вслух басню «Осел и собачонка». Я подошла поближе к сестрам, у нас еще было в запасе время. Все занимались Гранэ, обращались к ней по-английски «dear Бланш», благодарили, что она приехала, говорили, что дядя Бой очень smart, что он прямо настоящий sailor в своей фуражке. А я по-прежнему не решалась поднять на него глаза и не слышала его голоса. Смех усилился, когда господину де Жестреза захотелось продемонстрировать свое остроумие. Он сказал своей дочери, что воздух Малегассов оказался для нее полезнее морского воздуха. Очень похорошела. В отличной форме. Splendid. Тут я вспомнила, как она вернулась среди ночи, похожая на старую пьянчугу, вся в грязи, в разорванной пижаме. Та еще форма. Что она, забыла, что ли? Сейчас, правда, волосы ее были совсем сухие, завитки прически вновь стали похожи на два больших рогалика, глаза уже не были припухшими, и она то и дело ржала от комплиментов. А потом госпожа де Жестреза обнаружила наше присутствие, мое и моих сестер.

— О, извините, — сказала она, — я их и не заметила. Здравствуйте, babies.

Мы сделали реверанс и попытались улыбнуться. Сгибать колено перед этой каланчой, которая не обращает на нас внимания, протягивать руку двум другим, сносить новый приступ смеха — какое мучение! Я стиснула зубы. В знак солидарности, наверное, дядя Бой погладил меня по голове. Долли, все такая же резвушка, взяла под руку своего брата.

— Дашь мне сесть за руль «панара»?

— А ты не сбросишь меня в залив, Долли?

— Какой ты глупый, Франк!

У них были одинаковые спины, одинаковая походка. Два больших гуся. «Пока, Бой. Дорогу на дачу знаешь?» И мы остались одни в «вуазене», только наша семья. Как хорошо! Я подумала: ну, наконец-то мы свободны, если бы вот так и остаться свободными! А что если сейчас же и вернуться в Андай? Эти Жестреза так утомительны. Мне не хочется видеть их дачу, не хочется есть их обед, праздник кораблей закончился, а вода в заливе нисколько не лучше, чем в настоящем море между мысом Фигье и Двумя Близнецами.

— А что если вернуться в Андай?

— Да, да, — сказала Жизель.

— Да, да, — сказала Надя.

Мы ехали по Аркашону. Стояла изнуряющая жара. На улицах были открыты двери кондитерских, нарядно одетые люди шли с тортами. Мелькали решетки оград, сады, дома. «Панар» Доллиного семейства исчез за поворотом. Дядя Бой резко затормозил:

— Вы хотите вернуться?

— Немедленно, — сказала я.

— Немедленно? — повторил дядя Бой.

Гранэ на своем сиденье аж подпрыгнула. Обед у Жестреза, по ее мнению, обещал быть интересным, она считала, что Маргарет де Жестреза великолепна, что у Франка, проучившегося два года в Кембридже, прекрасные манеры и что вообще вся эта семья может служить примером отменного воспитания и приятного расположения духа.

— Ты с ума сошел, Бой! — сказала Гранэ, внезапно повысив голос.

И, повернувшись ко мне:

— Ты что, заболела, Хильдегарда?

— Нет, Гранэ. Я хотела бы вернуться в Андай, и все.

— Ты становишься невыносимой. Смотри, я все расскажу твоей матери.