Масахико Симада - Красивые души

– Подари мне свои губы, подари мне свою грудь!

Амико была готова отдать Миядзаки все, чего бы он ни пожелал. Она привыкла и к неуютной комнате, и к лимонному запаху ароматизатора.

Когда Миядзаки расстегнул ее блузку и стал гладить грудь, Амико почему-то, посмотрев на его лицо, представила Каору. В это мгновение она поняла, что скорее всего думает о Каору как о мужчине, а не как о сыне. Он никогда не знал ее груди. Амико энергично заморгала, прогнала образ Каору, засевший у нее в сознании, и сказала Миядзаки, который прикасался губами к ее груди:

– Выключи свет. Пусть будет темно. Так темно, что не отличишь, открыты глаза или закрыты.

Любовные утехи в студии Миядзаки прорвали плотину в сердце Амико, и в ней забился, забурлил кровавый источник. Радость мщения была сильнее, чем чувство вины перед мужем. Ведь и Сигэру когда-то предавался любовным утехам в простеньком доме на другом берегу реки, где жила мать Каору. Прошло десять с лишним лет, и его жена в комнате такой же простенькой квартирки – разве что находилась она в другом месте – принимала ласки фотографа на пятнадцать лет моложе ее. Впервые за эти двадцать пять лет Амико обрела свободу повернуться спиной к дому Токива, свободу предать мужа.

– Спасибо. Ты помог мне освободиться от своей фамилии, – сказала она, но предать оказалось так легко и просто, что ей стало страшно. Чтобы прогнать страх, она натянуто улыбнулась и удивилась самой себе.

Тайные встречи продолжались. Третье свиданье Амико назначила Миядзаки в заказанном ею номере люкс гостиницы «Акасака принс». Миядзаки пришел с ее фотопортретами, сделанными несколько дней назад, и с камерой в руках. Амико показалось, что она смотрит в зеркало на свое отражение, которого она никогда раньше не видела. Может быть оттого, что она смущалась, ее грустноватое лицо было похоже на фотографии десятилетней давности, как раз той поры, когда Каору появился в их доме. Она поделилась этим с Миядзаки, тот непринужденно ответил:

– В моих руках ты становишься на десять лет моложе.

Он обнял Амико за плечи и решительно сказал:

– У меня к тебе просьба. Конечно, если ты доверяешь мне как художнику. Я хотел бы поснимать не только твое лицо, но и тело.

Она переспросила, означает ли это, что он хочет снять ее обнаженной, он коротко ответил: да. Одно дело – предаваться любовным утехам, другое – остаться голой на пленке. Этого Амико не ожидала и, конечно же, отказалась. Как ни странно, Миядзаки не настаивал, он попытался разрядить обстановку шутками, а потом стал ласкать ее. Он говорил, что ему нравится ее гладкая кожа, осыпал комплиментами ее упругую грудь и точеные икры, показывал, как твердеет его член, когда он смотрит на ее обнаженное тело. Он продолжал нежные ласки под лучами закатного солнца, падающими из окна.

Когда он сжимал ее в своих мускулистых руках, Амико боялась опустошения, приходившего после любовных утех. Она желала тела Миядзаки, чтобы наполнить свою пустоту. Она убеждала себя, что никогда не забудет трепета, пронизывающего ее тело, что любовные утехи послужат ей отрадой в старости, и это приводило ее в смятение.

Миядзаки зашептал ей на ухо:

– Ну, послушай. Я прошу тебя. Ты такая красивая, такая распутная, дай мне снять тебя…

– Нет. Я стесняюсь, даже когда ты просто смотришь на меня…

– Я никому не покажу. Нужно ловить момент, если я сейчас не сниму тебя, потом у тебя не будет такого тела…

– Ну и пусть. Это сон, волшебный сон…

– Так давай оставим его на память, остановим мгновение.

Миядзаки протянул руку к лежавшей около кровати камере и сфотографировал Амико, которая в смятении кусала палец. Услышав щелчок затвора, она испугалась, оттолкнула Миядзаки, попыталась прикрыть наготу, но он успел снять и это.

Закончив заниматься любовью, Амико сказала, надевая белье:

– Пожалуйста, отдай мне мои снимки.

Опустошенный любовными утехами Миядзаки ответил холодно:

– Тело принадлежит тебе, а пленка – мне.

– Зачем ты снял меня в этом постыдном виде?

– Чего тебе стыдиться? На них ты такая, какая есть.

– Перестань. Будь хорошим мальчиком, отдай их мне.

– Тебе не стоит беспокоиться. Права на изображение – у тебя. Я никому их не покажу. Я могу проявить и напечатать их так, что никто не увидит.

– Тогда продай мне пленку.

Наверное, Миядзаки это не понравилось. Он резко переменился: отбросил ногой простыню, достал из-под кровати трусы, надел их, встал в позу грозного стража у врат храма и перемотал пленку. Затем он положил ее себе в трусы, криво ухмыльнулся и сказал: