Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

— Не говори так! Человеческой жизнью могут распоряжаться только боги, потому что только они даруют ее человеку, — сдержанно произнес Ринто и пошел за сыном в стойбище.

В яранге он лишь кинул мимолетный взгляд на больную девочку, на ее почерневшую от горя и переживаний мать.

Шаманские облачения от долгого хранения усохли и расправлялись с трудом. Золотистая пыль заблистала в отблесках костра в чоттагине, в солнечных лучах, пробившихся сквозь невидимые ранее малые и большие отверстия прохудившегося за зиму рэтэма.

По обычаю камлание происходило в пологе, в полной темноте. Сначала за толстой меховой занавесью ничего не было слышно, и в яранге оставался лишь один звук, вырывавшийся через дымовое отверстие в конусе шатра, вслед за солнечными лучами — полный страдания и невыразимого горя детский плач.

От неожиданного грома бубна зашаталась вся яранга. Трудно было поверить, что его источником была лишь туго натянутая на деревянный обруч кожа моржового желудка. Гром то нарастал, то утихал, вырываясь из тесноты тундрового жилища на простор открытой весенней тундры. Время от времени в этот грохот встревало высокое, тонкое песнопение, скорее похожее на протяжный стон из глубины человеческого тела. Потом все обрывалось, доносилось лишь невнятное бормотание, в котором угадывался голос Ринто.

И вдруг рванул такой истошный крик, что даже больная притихла на какое-то мгновение. Крик постепенно перешел на ровное мелодичное пение, сопровождаемое аккомпанементом бубна. Будто не один бубен там, в темноте полога, а несколько, да и голоса слышались не только Ринто. Слова не различались. Вслушиваясь, Анна пыталась что-то понять, но тщетно: голоса, слова, рокотание бубна, мелодия, все сливалось.

Должно быть, все продолжалось несколько часов, потому что низкое солнце уже прямо смотрело на вход в ярангу.

Там, в пологе, наступила тишина. Немного погодя Анна посмотрела на ребенка. Девочка тоже затихла, заснула, хотя на ее лице все еще оставалось выражение глубокого страдания.

— Он там заснул, — Вэльвунэ кивнула в сторону полога.

— Зачем? — вырвалось у Анны.

— Так надо, — тихо сказал Танат и взял руку жены.

Ринто так и не просыпался до вечера. Вэльвунэ освободила его от шаманской одежды и уложила на оленью постель, покрыв сверху легким пыжиковым одеялом.

Танат лег рядом с Анной, а больная девочка, затихшая в забытье, лежала с краю. Он забылся под утро и почти тотчас был разбужен такой силы нечеловеческим криком, что едва не выскочил из полога. Кричала Анна.

— Да она совсем холодная! Она умерла, моя доченька, моя кровинушка! Да что же это такое? Ой, горе мне! Ой, как больно мне!

Она держала на руках бездыханное тельце девочки и беспрестанно выла, как смертельно раненная волчица, перемежая русские и чукотские слова.

— Ринто! Ты меня обманул! Твои хваленые боги отказали тебе! Где твое могущество, несчастный шаман?

Ринто в обычной одежде стоял в чоттагине, и на его окаменевшем лице не отражалось ни одной мысли. Глядя на него, трудно было вообразить, что всего лишь несколько часов назад он неистовствовал, пытаясь вымолить у Высших Сил жизнь для этого маленького, как застывший песец, тельца. Жизнь из нее ушла, вылетела, как это бывает с душами умерших, через дымовое отверстие в скрещении жердей в макушке яранги.

Не получив никакого ответа со стороны Ринто, Анна обратила свой гнев на Катю:

— Ты сказала, что она не жилец на свете! Это ты наслала на мою бедную девочку уйвэл [41] Порча. !

Анна сделала шаг, но словно наткнулась на невидимую преграду, остановившись под тяжелым взглядом Ринто.

Танат хотел что-то сказать, но отец предостерегающе поднял руку и произнес:

— Ничего… Сейчас она успокоится.

И впрямь Анна сначала громко всхлипнула, потом раздался тихий, похожий на собачий, скулеж.

— Если хочешь, — сказал Ринто на следующий день, — похороним Тутынэ по русскому обычаю. У меня есть несколько хороших досок, и я могу сколотить ящик.

Он видел, как в Уэлене хоронили русских. Покойника обряжали как на праздник, в лучшую одежду, клали в ящик, потом закапывали в землю. Так как тундровая почва даже в разгар лета оставалась твердой, то яма получалась неглубокой, и гроб заваливали камнями. Такой способ захоронения вызывал ужас и отвращение у чукчей, чьи покойники возлежали нагими в открытой тундре, отмеченные лишь символической оградкой из небольших камешков.

— Нет, — ответила Анна. — Пусть Тутынэ будет похоронена согласно древнему чукотскому обряду.