Джонатон Китс - Патология лжи

– Вы выберете… смертельную инъекцию? – Заготовленный смешок.

– Токсикология вообще-то не настолько эффективна, как могла быть. Как вы думаете, мне позволят воспользоваться своими фармакологическими средствами?

– Интерес к делу может означать, что процесс подачи апелляций растянется на добрый десяток лет. И что вы намерены делать? Как вы собираетесь поступить? – Ее карандаш снова нацелился фиксировать мои слова. Она сидит с блокнотом на коленях.

– Разумеется, я поборник векурониум-бромида. – Дейрдре дергает меня за наручник.

– Знаете, мне как-то довелось столкнуться с мистером Пи-Джеем Баллоком Третьим. Он всегда был такой занудливый и самоуверенный. Он не произвел на меня впечатления человека, способного достойно принять смерть.

– Когда я видела его последний раз, он был в прекрасном настроении.

– Но, конечно же, он не знал. Не знал, что будет дальше.

– Он редко предвидел последствия своих действий.

Лолита мерно покачивается в кресле. Глаза закрыты. Она молчит.

– А вы не собираетесь… – встревает Эмили, – …вы не собираетесь обсудить стратегию защиты с нами? Какие-то запасные варианты? Глория не может рисковать, как она это делала до сих пор. Навещать ее в тюрьме будет слишком унизительно – разговоры через металлическую решетку в присутствии охранников и всех этих грязных преступников, слышащих каждое твое слово, и все такое… Глория – единственный человек, с которым мы можем говорить не только о чепухе или иронизировать. Вы знаете, как это бывает? Вы понимаете?

Наверное, впервые со времен колледжа я думаю, что она может расплакаться из-за меня. Я польщена, потому что теперь знаю точно: надо мной произнесут прекрасный панегирик.

Все еще покачиваясь с закрытыми глазами, Лолита кивает нам огромным пучком на голове.

Я встаю, волоча за собой тело Дейрдре. Я иду, Дейрдре спотыкается, Эмили поднимается вслед за нами, действуя на нервы своими всхлипами; я иду, а они следуют за мной, через коридор, к лифту, сквозь стеклянный турникет, на мостовую. Я иду, мы все еще прикованы друг к другу, мы молчим, больше сказать нечего.

Пи-Джей обрадовался, увидев меня в своем кабинете той финальной ночью. Мы с ним не трахались уже больше недели – с тех пор, как он сказал мне об «Алгонкине». Как и следовало ожидать, это создало некоторую напряженность: мы даже не разговаривали с того момента.

– Давай поиграем в доктора. – Я притворяюсь пьяной. Привычная для нас территория. – Ты – пациент. – Я натягиваю пару резиновых перчаток, выключаю свет, комната становится цвета кофе. – Раздевайся.

Пи-Джей одевался, как старик, и так же раздевался. Сперва блейзер, который он аккуратно вешает на спинку кресла. Потом мокасины, аккуратно поставленные под кресло, левый – с левой стороны, правый – с правой. Потом рубашка на пуговицах, наручные часы, ремень и слаксы. Он складывает каждый предмет одежды с профессионализмом продавца. Потом вылезает из хлопковых боксерских трусов, одна нога, вторая, растягивая резинку спереди, точно пытаясь высвободить свою эрекцию, ни за что не задев.

Я ободряюще улыбаюсь. Следует помнить: когда тело полностью обнажено, теряется вся информация о личности, но информация о Пи-Джее уже не нужна. Его тело теперь уже просто формальность. Труп.

Раздевшись, Пи-Джей смотрит на меня, налитый кровью твердый пенис подрагивает, как гончая на поводке. Мои глаза привыкают к полумраку. Его кожа уже утратила эластичность, она не скрывает секреты мускулов и костей: «Длинная головка трицепса, спускаясь в треугольном пространстве, образованном плечевой костью и мышцами терес-минор и терес-майор, делит его на малые пространства». Я велю ему лечь.

– Куда?

– На диван. Ложись на спину.

Я становлюсь на колени рядом с ним, руками в перчатках провожу по мускулам ног, рук, шеи. Я глажу его, пока маленькая капля спермы не появляется из его пениса, чтобы разведать ситуацию – жалкая капля, умирающая прежде, чем жизнь для нее станет возможной.

– Трахни меня, – шепчет он, солипсист со своей вселенной, сведенной к девяти дюймам сморщенной плоти.

– Скоро, Пи-Джей. – Я отдергиваю руки. Капля семени стекает по стволу его пениса. Как слеза.

Скоро тебя трахнут.

Жирная баранья отбивная липнет к моей тарелке и ускользает, когда я пытаюсь ее сдвинуть. Я тыкаю вилкой в свои макароны, восхищаясь лубрикативными качествами маргарина.

– Ты же любишь бараньи отбивные, Глор, – напоминает мне мать. – Я приготовила их, потому что это твое любимое блюдо.