Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

Я поворачиваю за угол, и Дусю становится почти не слышно, но ее «вернись!» больно колет под левой лопаткой.

По всему селу лают потревоженные собаки, но среди десятков голосов, я без труда различаю Дусин плач. Над миром летит отчаянное «вернись!», которое настигает меня в любой точке земного шара. И я понимаю — что бы ни случилось, пока я жива, я всегда буду возвращаться туда, где ждет меня моя собака.

Дождь плакал злыми слезами. Никто его не любил, да и он, по правде сказать, не любил никого. И потому яростно рыдал день напролет.

В такую погоду всяк становится философом. Евдокия смотрела в окно, привалившись к теплому боку потрескивавшей печи, и думала, что вот, дождь — просто вода, холодная и бесполезная. А хорошо бы с неба падало что-то полезное, теплое молоко, к примеру. Это весной. Осенью — сметана. Зимой — эскимо или пломбир. Летом… летом, ладно, пусть будет вода. Чтобы поливала землю, где, на радость хозяйке, растут всякие картошки с морковками, и этот…как его, зеленый такой, похожий на мячик… арбуз, да, арбуз… и еще укроп, который хозяйка зачем-то сует в котлеты… котлеты… котлеты…

На котлетах философская мысль застопорилась, вращаясь вокруг столь притягательного объекта, как спутник на орбите.

— Дуся, ты обедать будешь? — позвали из кухни.

— Иду-иду! — отозвалась Евдокия с большим энтузиазмом. Ибо в дождь приходят не только философические размышлизмы, но и аппетит, и долгий послеобеденный сон. В котором будут и молочные реки, и нежные сметанные барханы, и айсберги из пломбира, и котлеты, с торчащими из них зелеными усиками укропа.

И чтобы хозяйка не забывала подбрасывать дрова в печку, и чтобы было тепло и уютно, и чтобы дождь за окном плакал от зависти.

Давным-давно, когда деревья были большими… да что там деревья — когда кусты были огромными, а Дуся — маленькой, тощей и пугливой, я решила, что наличие в доме собаки все же не восполняет пробела в личной жизни, возникшего в ней из-за отсутствия мужчины.

Для восполнения этого самого пробела, в дом был приглашен некто Александр, давно и стабильно делающий реверансы в мою сторону, и подающий надежды на то, что в конце жизни мне будет с кем умереть в один день.

И вот Александр обозначился у нас в прихожей, ему была выдана пара тапок с обгрызанными задниками, и пока он в них передислоцировался, на пороге появилась Евдокия.

— Ой! — воскликнула Дуся, страшно напуганная и страшно обрадованная, и пустила лужу.

— Ой! — воскликнул Александр. — Какая некрасивая собака. Дворняга?

Мы с Евдокией переглянулись, и я поняла, что умирать нам с Александром суждено по отдельности. Как, впрочем, и жить.

Но не выгонять же гостя, повели его на кухню, чаем поить. Пока гость втискивал себя в тесное пространство между стеной и кухонным столиком, я метнулась в прихожую, вымакала бумажными полотенцами Дусину лужу, и примчалась обратно.

Евдокия сидела напротив Александра и бдила. Что, в общем-то, верно — кто его знает, вдруг возьмет, да и сопрёт нашу единственную серебряную ложку, которую мы, обычно, подаем гостям.

Я поставила на стол вазочку с печеньем, приготовленные заранее бутерброды с красной икрой, числом три, на большее денег не хватило, открыла коробку шоколадных конфет, ради которых Дуся готова была умереть, даже вместе с Александром.

Когда гость потянулся за третьим бутербродом, дожевывая второй, воспоследовавший за первым, Евдокия деликатно потрогала его за ногу.

— Фу! — скомандовал Александр. — Место! Сидеть! Вон!

Исчерпав все известные ему команды, гость отодвинул Дусю ногой и потянулся к конфетам. Бедная Евдокия представила, как вот прямо сейчас, у нее на глазах, съедят все конфеты, вот просто все-все-все, не оставив ни одной. Дусина душа не вынесла такого ужаса, и моя дворянка заголосила как по покойнику, тоненько, траурно, нажимая на «ай» и «ой».

Гость поморщился, посмотрел на часы, на пустые тарелки и решил, что ему пора. Мы с Дусей провели его в прихожую, приняли от него наши тапки, Евдокия на радостях пустила лужу, а моя личная жизнь все так же зияла прорехой.

Старуху никто не любил. И она никого не любила. Не из вредности, нет. Просто отвыкла. Это, во-первых. Да и любить-то было некого. Это, во-вторых.

Из родни у нее никого не было. Единственную подругу она похоронила три года назад. Завести собаку не позволяла микроскопическая пенсия и такое же здоровье. Котов она опасалась после того, как внимательно изучила настенный бюллетень в районной поликлинике. Там говорилось, что коты — разносчики зла, и, для пущей убедительности, были наглядно продемонстрированы здоровенные глисты, жуткого вида блохи и ярко-красные круглые лишаи. Бюллетень советовал держаться от котов подальше, и ни в коем случае не трогать их руками. А если уж случилось, тщательно вымыть руки с мылом. Лучше с дустовым.