Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

Все лето я веду ежедневные бои с этими маленькими какальщицами. У меня вырабатывается устойчивый рефлекс — я машинально протираю любую поверхность, возле которой нахожусь в данный момент.

У Евдокии с мухами особые отношения. Потребительские.

Бывает, что детскому организму не хватает кальция, и тогда дети едят мел. А какому-то организму не хватает глюкозы, и человек набрасывается на сладкое. Беременный организм требует кислой капусты. Мужской — пива и женщин. Украинский — сала.

У Дуси в организме не хватает мух. Зато их хватает в доме, особенно на веранде, где дверь стоит нараспашку всё лето. Всяк мушиный индивид, отжив положенный ему, весьма краткий срок, ложится на пол, или на диван, или на подоконник, и, прижав к груди сухонькие лапки, умирает. Душа его возносится в невесомый мушиный рай, а телами умерших у нас заведует Евдокия. Несколько раз в день Дуся проходится по дому, и, словно веником, сметает языком скрюченные мушиные тушки. Делается это с большим тщанием и с не меньшим аппетитом.

— Дуся — спрашиваю я — откуда в тебе эта нездоровая любовь к мухам?

— А тебе что, мух для меня жалко? — в свою очередь спрашивает Евдокия.

— Да мне не мух жалко, мне себя жалко. Вот ты подбираешь всякую пакость, а потом лезешь целоваться. Вчера от тебя пахло мышами. Позавчера — коровьими лепешками.

— И что? — делает непонимающее лицо Дуся.

— А то, что меня потом тошнит от твоих поцелуев — раздраженно говорю я. И тут же сожалею об этом.

— Ах, вот как? — дрожащим от обиды голосом говорит Евдокия. — Когда я тебя целую, мне все равно, чем от тебя пахнет. Потому что это — ты. А ты… а ты… эх, ты…

Дуся протискивается боком в приоткрытую дверь и уходит в сад. Я же, неприкаянно послонявшись по дому, сметаю в совок новопреставленных мух, наливаю свежей воды в собачью миску, потом не выдерживаю и тоже иду в сад — мириться.

Евдокия лежит на своем любимом месте, под осыпающейся шелковицей, красиво инкрустированная маленькими золотыми листьями. Лицо у нее скорбное и отрешенное.

Я присаживаюсь рядом, вздыхаю, смахиваю с Дусиной шеи сухую травинку. Снова вздыхаю. Потом говорю:

— Понимаешь, Дуся, есть вещи, которые нам неподвластны.

— Понимаю — говорит Дуся, и, клацнув зубами, хватает на лету неосторожную муху. Потом падает на меня боком и лезет целоваться. При этом пахнет от нее… да какое это имеет значение?

Все лето, не покладая лап, Дуся трудилась в саду. Трудовая деятельность была столь интенсивной, что свободного от работы времени ей хватало только на поесть и поспать. Я была довольна, что собака занята делом, и не вникала в Дусины садоводческие изыскания. В свою очередь, Дуся была довольна данной ей свободой, свежим воздухом и реализацией себя в качестве землекопа. А кошки были довольны тем, что никто не висит у них над головой и не спрашивает, почему вы лежите на моем диване и едите из моей миски.

В результате всеобщего довольства, наш сад нынче напоминает поле битвы. С применением тяжелой артиллерии и коврового бомбометания. Пройти от одного дерева к другому, не сломав ногу, задача практически невыполнимая. Кругом воронки мне по пояс, длинные извилистые окопы, недостроенные землянки, дзоты и насыпи. Раскопки перемежаются сухой травой, палками, окаменевшими костями, мумифицировавшимися мышами и жуками, тленом непонятного происхождения. Видно, что все это не впопыхах нарыто и не бессистемно валяется. Композиция продумана, дизайнер — поклонник широты и красивого хаоса. В общем и целом, налицо картина «Как я провел лето».

С лопатой и граблями хожу по саду, пытаясь придать ему цивилизованный вид: закапываю раскопанное, сгребаю в кучу бренные останки флоры и фауны, попутно рассказывая яблоням и грушам, что я обо всем этом думаю. Дуся бродит следом, лицо у нее вопросительное, а иногда, когда я закапываю особо удачную яму, восклицательное. Возражать она не решается, слыша мой гневный монолог, но и просто так отдать на поругание плоды трудов своих, Дусе жаль. Она уходит глубоко в тыл и потихоньку роется в земле, пытаясь восстановить поруганную гармонию.

— Дуся! — кричу я. — Дуся!!! Дусяяаааа!!! Не смей этого делать!!!

Евдокия падает грудью на зарождающийся было окопчик, и печально глядит мне в глаза.

— А давай мы эту ямку оставим. Одну. Пускай это будет моя личная ямка, и я смогу делать с ней все, что угодно. Я буду прятать в ней тайны, приводить ёжика в гости, играть с кошками в прятки, спать в ней… ну, пожалуйста…