Израиль Меттер - Среди людей

Возле, столовой стоял оживленный Пичугин. Он разговаривал о чем-то с Аней и громко смеялся. Она убежала к себе в комнату, а Пичугин, завидев приближающихся Коташева и оркестранта, подмигнул вслед девушке и сказал:

— Прелестный экземпляр! Не правда ли, доктор?

У Коташева зашумело сердце, и он тихо переспросил:

— Как вы сказали?

В полутьме не было видно его побелевшего лица. Пичугин ответил:

— Я говорю, экземплярчик хорош. На любителя!..

Неумело широко размахнувшись, Коташев ударил его по лицу. Уже коснувшись Пичугина, он вдруг почувствовал невыразимое наслаждение от того, что делает, и ударил еще раз.

У инженера свалились очки. Отшатнувшись, он прикрыл локтем лицо и споткнулся о ступеньку. Оркестрант заслонил его от Коташева и испуганно зашептал:

— Николай Иванович… Доктор… Ради бога!

У Коташева тряслись руки и дергалась щека.

— Я не позволю!.. — говорил он тонким голосом. — Вы не смеете!.. Это гадость!

Из распахнутых окон летней столовой высунулись люди. Оркестрант замахал на них руками и торопливо успокоил:

— Ничего, ничего, товарищи… Все в порядке… Ешьте, пожалуйста.

Коташев круто повернулся и пошел прочь. Пичугин нашарил на земле очки, надел их и, пожав плечами, сказал оркестранту, который растерянно гладил его по спине:

— Все-таки это довольно странно… Какой-то психопат!

Часа через полтора оркестрант нашел Коташева на берегу моря. Он сидел на камне и водил прутиком по песку. Вздохнув, Сергей Михайлович присел рядом.

— Сегодня на ужин давали жареную рыбу. Я вам поставил в тумбочку, — сказал он.

— Благодарю вас, — ответил Коташев. — Мне, очевидно, не следовало пить так много вина.

— Я должен был вас предупредить, — виноватым голосом сказал Сергей Михайлович. — Это молодое вино очень коварное: пьешь — вроде квасок, а потом как пойдет бродить в желудке!.. А еще бывает, знаете, намешают туда разной дряни — хмель, дрожжи…

Коташев передернул плечами от холода, хотя вечер был теплый. Ему было стыдно, и хотелось очутиться у себя дома на диване. Так бывало в детстве, когда совершишь какой-нибудь проступок и хочешь исчезнуть, чтобы пробежало поскорее побольше времени. От сидящего рядом оркестранта шло сквозь пиджак тепло, оно приятно согревало застывший бок.

— Ну а что там говорят? — спросил Коташев.

— Да ничего особенного, вы не волнуйтесь, — успокоил его Сергей Михайлович. — Никто толком ничего и не понял. — Он вдруг неожиданно весело рассмеялся. — Как это вы его здорово!..

Коташев поморщился, но оркестрант не заметил этого.

— Сильно вы к нему приложились! Вообще говоря, я даже не сообразил, за что. Кстати, вам надо обдумать формулировку…

— Какую формулировку? — спросил Коташев.

— Дело в том, что вас просил зайти главврач. Вы не беспокойтесь, он славный старик. Меня уже вызывали…

— Отвратительно! — Хрустнув пальцами, Коташев встал. Хлопотливость оркестранта показалась ему сейчас уже неприятной.

В маленькой приемной перед дверью главврача сидел Пичугин. Не глядя на него, Коташев решительно прошел в кабинет. Главврача не было. У окна чинил настольную лампу завхоз. Он был в кавказской длинной рубахе со множеством белых пуговиц на вороте, подпоясанной узким наборным ремешком, в высоких мягких сапогах. Завхоз посмотрел на вошедшего Коташева глупыми выпуклыми глазами и сказал, причмокнув языком:

— Культурный человек, с высшим образованием, а позволяете себе в нетрезвом виде участвовать в пьяных драках.

— Не воспитывайте меня, — резко сказал Коташев. — Где главный врач?

— Буду воспитывать! Надо воспитывать! — настойчиво произнес завхоз. — Вот сообщим по месту работы, пускай делают выводы…

Коташев шагнул к дверям, но в это время в кабинет вошел главврач. Николай Иванович встречался с ним года два назад в Ленинграде, в облздравотделе, и помнил его веселым, приветливым стариком.

— Прошу садиться, — сухо сказал главврач и прошел к своему креслу. Проглядев какую-то бумажку на столе, он нетерпеливо обернулся к завхозу — Спасибо, Пато Кондратьевич, я сегодня обойдусь без лампы. Вы можете идти.

Завхоз разочарованно потоптался на месте, мечтая принять участие в беседе, но молчание в кабинете все длилось, и он вынужден был удалиться.

— Вот садитесь, пожалуйста, коллега, в мое кресло, а я сяду на ваш стул, — раздраженно начал главврач, как только дверь кабинета закрылась, — и будьте добреньки посоветовать мне, что я должен с вами делать.