Израиль Меттер - Товарищи

Митя проснулся рано. Его разбудили козы, они начали ссориться с курами. Тонкая деревянная стенка отделяла от телятника маленькую веранду, на которой летом стояла Митина кровать: в телятнике жили две козы — мать и дочь — и семь кур.

Сквозь прикрытые веки, еще не совсем проснувшись, Митя следил за солнечным лучом на подоконнике, всё еще испытывая удовольствие оттого, что лежать приятно, впереди длинный погожий день.

И по привычке перебирая, что же в течение этого дня ему предстоит особенно радостное — он любил думать об этом утром, — Митя вдруг вспомнил, что завтра уезжает из Лебедяни.

На веранду вышла мать — переменить козам воду и выпустить во двор кур.

Проходя мимо Митиной постели, она, как всегда, на секунду остановилась поправить сползшую куртку, лежащую поверх одеяла. Она думала, что он еще спит, и не разбудила его: с тех пор, как выяснилось, что он уезжает в Москву, мать ни в чем не просила его помощи по хозяйству.

«Пусть отдохнет. Намучается еще в городе», — думала она.

И он жил эти последние дни непривычной, бездельной жизнью. Занятия в школе давно кончились; за что бы он ни вздумал взяться, всегда приходило в голову: «Зачем? Всё равно уезжаю».

Сегодня вот воскресенье, и он условился пойти с ребятами на Дон порыбачить на утренней зорьке, а солнце уже давно встало. Наверно, они уже сидят у лозняка с удочками и Витька, как всегда, ноет, что надо было забросить правее; если они ловят на червя, он говорит, что надо бы на кашу, а если они наживили кашу, Витька убеждает насадить червя. «Это уж такой характер, — думает Митя, — он, наверное, потому и заикается, что вечно спорит».

Солнечный луч дотянулся до спинки кровати. Значит, прошло всего минут пять, как он проснулся, а уже успел обо всем подумать. Его всегда удивляло, как это человек иногда быстро думает, а иногда медленно. Другой раз шагаешь в школу и, пока пройдешь от одного телеграфного столба до другого, в голове столько пронесется, что самому даже странно, а иной раз от самого дома до Тяпкиной горы не знаешь, о чем и подумать, — одного какого-нибудь пустяка на всю дорогу хватает.

За завтраком мать только вздыхала да подливала в тарелку сына молоко. Она уже мысленно привыкла к его будущему отъезду — так ей казалось — и эти дни ходила по дому тихая и печальная.

А Митя еще не умел успокаивать мать; он только чувствовал, что неудобно при ней слишком бурно выражать свою радость по поводу отъезда.

— Может, тебе помочь, мама? — спросил Митя. — Я могу картошки в огороде накопать.

— Да нет уж. Чего там, — вздыхала мать.

— Ну, давай я вишни на крыше переберу, а то попреют.

— Ни к чему. Не попреют, они на ветру.

— Ладно, я воды с Дона принесу, — нашел наконец работу Митя.

Мать еще раз вздохнула, но уже не возражала.

Солнце стояло над далеким элеватором большое, свежее, веселое. На небе в двух-трех местах остались с ночи тонкие клочья облаков, волокнистые, как сено; будто подметали небо, а они вот зацепились и остались…

На крышах одноэтажных домов лежали рамы с яблоками и вишнями. Под окошками на мохнатых, толстых стеблях тяжело повисли сковородки подсолнухов. Окраина Лебедяни жила полудеревенской, полугородской жизнью. По широким улицам, заросшим низкой, густой травой, вечерами возвращалось стадо коров и коз. У ворот стояли хозяйки и выкрикивали на разные голоса:

— Люба! Люба! Люба! Люба!

— Сонька! Сонька!

Коровы тяжело поворачивали головы на знакомый голос, недовольно мычали, как бы говоря: «Ну, чего орать попусту? Слышу. Сейчас приду», и медленно выходили из стада. Козы откликались на зов тонкими льстивыми голосами и быстро подбегали к хозяйкам, всем своим видом докладывая: «Ах, мне было так плохо без вас!» За эту лесть хозяйки тут же, на улице награждали их морковью и хлебом.

Это бывало по вечерам. А сейчас, ранним утром, по улицам пробегали люди с портфелями, шли рабочие на мельницу, проезжали грузовики с кирпичом.

С месяц назад неподалеку от Митиного дома начали разбирать старую церковь. Побелевшие от времени и извести кирпичи возили в центр города, где строился большой Дом культуры. По воскресеньям лебедянские жители выходили на строительство в помощь рабочим, и к понедельнику беспорядочная куча церковного лома значительно уменьшалась, а стены Дома культуры становились чуточку выше.