Израиль Меттер - Среди людей

— Шутник, доктор! Что там ни говори, а семья — дело святое… Вот вы, наверное, думаете, что я развратник? А для меня первое дело — семья. Я свою супругу очень уважаю, она у меня дельная, умная баба, я ей вчера посылку — черешню — отправил… В городе, знаете, нет времени погулять, голова озабоченная, а тут воздух, питание регулярное, — конечно, тянет на травку. — Он посмотрел на Коташева, подмигнул и, снова захохотав, добавил — Физиология!

— То, что вы говорите, — пошлость, — сказал Коташев.

— Правильно! — обрадовался инженер. — Конечно, пошлость. Так давайте разберемся; что же она, в сущности, собой представляет? Пошлость есть правда жиз- ни, которой люди почему-то стесняются. А я не стесняюсь, вот и вся разница…

Он взял Коташева под руку, высвободиться было неловко.

— Не судите, доктор, людей по поведению в санатории. И вообще не судите строго. Живем мы, к сожалению, один раз, дьявольски мало живем! Только войдешь во вкус, и сразу начинается ваша медицина: инфаркт, инсульт, черта в ступе!.. Мы с вами, дорогой доктор, однодневные бабочки в общей системе мироздания. Какая-нибудь глупая щука живет триста лет, а я, умеющий создавать сложнейшие машины, загнусь, простите за грубость, годам к пятидесяти… Ну и жара! — сказал он без всякого перехода. — Пойдемте окунемся?

Николаю Ивановичу не хотелось идти с ним, но солнце так немилосердно пекло, что не было сил, да и лень было возражать. Раздеваясь на пляже, инженер продолжал говорить как заводной. Он разоткровенничался до такой степени, что Коташеву было неловко его слушать. Рассказал даже, что у жены была грудница, когда она кормила ребенка. Чтобы избавиться от него, Николай Иванович нырнул. Но когда он показался на поверхности, Пичугин уже плыл рядом и продолжал:

— У меня в городе квартира хорошая, душ, центральное отопление…

— Ну а зачем вы каждый вечер бегаете к поварам танцевать? — раздраженно спросил Коташев.

— Чудак человек! — засмеялся Пичугин. — Я же от этого еще больше ценю семейную жизнь… Вот как набегаешься летом, напаскудишь, а потом приедешь домой — и такая на тебя находит нежность к жене, к покою…

Пичугин даже присвистнул, потом отфыркнулся, набрав, очевидно, воды в рот, и отплыл в сторону…

В этот же день после мертвого часа, когда жара начала спадать, Николай Иванович сидел в шезлонге и просматривал газеты. С волейбольной площадки доносились громкие голоса играющих. Раздался вдруг крик, на который Николай Иванович не обратил внимания — ему сладко дремалось, — но кто-то потряс его за плечо;

— Доктор, Аня сломала ногу!..

Его повели на площадку. На земле, под сеткой, сидела девушка и, виновато улыбаясь, смотрела на приближающегося Коташева.

— Ничего я не сломала, — сказала она, — а просто неловко подпрыгнула… Сейчас все пройдет…

Девушка попыталась подняться; но, охнув, упала.

— Не двигайтесь, — строго сказал Николай Иванович.

Присев подле нее на корточки, он ощупал лодыжку, потом, не предупреждая, сильно дернул ступню. Аня вскрикнула.

— Встаньте, — приказал Коташев. — У вас был вывих.

Аня поднялась; еще не веря в свое исцеление, легонечко притопнула больной ногой, глаза ее засияли, и она кинулась вдруг на шею Николаю Ивановичу и громко поцеловала его в щеку. Он потер рукой подбородок и улыбнулся. Игроки рассмеялись. Откуда-то взялся тут и Пичугин; он захлопал в ладоши, как в театре, и закричал:

— Бис! Анечка, бис!..

Николай Иванович посмотрел на инженера хмурым взглядом; инженер был в ярко-желтой майке и в синих трусах с генеральскими красными лампасами, — он чем-то походил на немолодую цирковую собаку. Коташеву не понравилось, что Пичугин назвал девушку Анечкой.

Вечером стал накрапывать дождь. Небо заволокло тучами, в горах ворочался с боку на бок гром, а над морем, вдалеке, вспыхивали и потухали зарницы; когда они коротко вспыхивали, казалось, что там, на краю моря, происходит что-то необыкновенно праздничное и веселое. Духота все никак не могла разрядиться: реденький дождь много раз начинался и переставал. Дул плотный душный ветер, он не давал тучам густо собраться, они метались по небу, то гася луну, то вдруг открывая ее вновь. В такие вечера даже у здоровых людей замирает сердце и дышится с трудом; от скопления, что ли, электричества в воздухе человек чувствует себя тревожно.

Под большим навесом у столовой собрались все, кто жил в санатории. Здесь стоял потертый бильярдный стол с рваным сукном, топчаны, шезлонги.