Джоанн Гринберг - Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Хорошо, что ты вышла, Деб, — произнесла Карла. — Я как раз собиралась к тебе зайти — сообщить, что меня завтра переводят во второе отделение.

«Ты ведь ничего не желаешь слушать, верно, Легкокрылая? — мягко продолжал Антеррабей. — Они сажают семя в плодородную почву и манят наверх. Подкармливают, потчуют солнечным светом и водой. Зовут его покинуть оболочку и кричат: „Иди к нам, иди к нам“. Прекрасные песни и тепло… И вот проклюнулся первый зеленый росток, а они уже стоят рядом с кислотой наготове… и только ждут».

Дебора начала постепенно осознавать пугающую правду: Карла стала ей другом, Карла ей полюбилась, и та израненная часть души, что могла заводить друзей, все еще нечто чувствовала.

Цензор разразился хохотом, и Антеррабей стал растворяться все быстрее. Он дразнил ее своей потрясающей красотой. Зубы его были пламенеющими бриллиантами, а волосы струились огнем. Дебора поняла, что никак не отреагировала на сообщение Карлы.

— Ох, — выдохнула она. Ей хотелось причинить себе боль, и единственным способом сделать это было признание, поэтому она сказала: — Я буду скучать.

Ужаснувшись своим словам, Дебора покрылась холодным потом и задрожала в ознобе. Она поднялась и ушла греться у слабенькой батареи вместе с теми, кто обретались в третьем круге дантовского ада.

Следующим утром, перед тем как отправиться на «двойку», Карла заглянула попрощаться.

— Это же совсем рядом. Может, ты даже выпросишь разрешение и зайдешь меня проведать.

Дебора озадаченно взглянула на Карлу. С помощью ирской магии она уже отрезала все дружеские чувства и связанные с ними ощущения горечи и потери, поэтому само присутствие Карлы казалось призрачным. Так что Ир был все еще силен. Его царица и одновременно его жертва все еще сохраняла какую-никакую власть над способностью этого мира делать ей больно. Остаток дня она провела почти весело: заставила мисс Корал вспомнить отрывки из Лукреция про атомы, сцепленные крючками [9] Тит Лукреций Кар ( лат. Titus Lucretius Carus), часто просто Лукреций (ок. 99–55 до н. э.) — римский поэт и философ. Считается одним из ярчайших приверженцев атомистического материализма и последователем учения Эпикура. Основной труд — философская поэма «О природе вещей» ( лат. De rerum natura). , и остроумно осадила Элен, чем внушила той благоговение и зависть. Впервые с того момента, как Дебору перевели в буйное отделение, она использовала свою маскировку сознательно, стремясь победить страх, вызванный переводом Карлы на «двойку». Дорис Ривера выписалась и уехала; Дорис Ривера, ставшая уже почти легендой, виделась Деборе как некое привидение, неспособное ни жить, ни умереть, отчаянно цепляющееся за жалкое существование; Дебора не могла себе представить возвращение в мир на других условиях. Но Карла, живая и отзывчивая, сделала первый шаг на пути к кошмару под названием «реальность». Всевидящее око разрушения приближалось к Деборе, оно маячило за углом, до поры до времени оставаясь невидимым, но грозило скоро ее найти. Она настолько погрузилась в болезнь, что вся видимость нормальности пропала. И око найдет свою мишень, и вцепится клешня, чтобы перетащить ее в пустыню реальности и бросить там без тени защиты, которую она выстраивала всю свою жизнь и разрушала весь нынешний год в больнице.

А наверху, в ирском измерении, дразняще прекрасный Лактамеон парил в небесах в теле огромной птицы. Как-то раз она смогла подняться с ним в небо.

«Что ты видишь?» — спросила она по-ирски.

«Скалы и каньоны мира, а в пределах рокота — солнце и луну» , — ответил он.

«Возьми меня с собой!»

«Минуточку!» — проскрипел Цензор. Воочию Дебора никогда его не видела, потому что он не принадлежал ни к одному из миров, но при этом имел вес в обоих.

«Да… погоди» . К нему присоединился Идат-Лицедей, не мужчина и не женщина. Пока они в деталях обсуждали ситуацию, используя уже привычные Деборе тактики и термины из психиатрии, Лактамеон нашел пропасть и, нырнув туда с победным клекотом, исчез.

Незаметно наступил вечер. Мисс Корал подошла к Деборе и сказала:

— Как видно, для того чтобы получать удовольствие от больничной еды, нужно, чтобы болезнь отбила у тебя вкус; вот и весь секрет.

— У Мэри вроде еще остались те конфеты, разве нет? Попросите, — может, она вас угостит.

— Ну нет, просить я не умею. И никогда не умела. Разве ты не знаешь? Всякий раз, когда меня тянет чего-то попросить, со мной происходит нечто… в общем, я начинаю сквернословить.