Джоанн Гринберг - Я никогда не обещала тебе сад из роз

За дверью посетительской Джейкоб только сказал:

— Бледненькая совсем…

А Эстер, пытаясь разобраться в собственных чувствах, прошептала:

— Можно подумать… ее… кто-то до смерти забил изнутри.

Злость Джейкоба обратилась против жены; он отвернулся.

— Вечно тебя заносит! Лишь бы высказаться!

На обратном пути в Чикаго они поняли только одно: пора открыть Сьюзи правду.

Доктор Фрид продолжала гонять, заводить в тупик и подталкивать вперед свою неподатливую больную по всем кругам любви и ненависти. Дебора постоянно убегала в ирские потемки, маскируясь и вздымая пыль, чтобы только спрятаться. Ей хотелось слепоты и беспамятства, потому что теперь до нее дошло: все, что она увидит или узнает, даже самое постыдное, страшное и уродливое, придется выносить на обсуждение, хотя необходимость этого оставалась для нее такой же загадкой, как нижние пределы Ира.

— Я долго мирилась с тем, что ты бежишь от своего отца, — заявила как-то Фуриайя. — Когда ты о нем заговариваешь, в твоем тоне сквозят страх и ненависть… и что-то еще.

Потаенный секрет, до которого Фуриайя докопалась своими земными уловками, залегал глубже банальных несправедливостей: она уловила раздувание мелочей, простое непонимание в решающие минуты. Секрет отчасти заключался в том, что Дебора походила на своего отца. У обоих был вспыльчивый, буйный нрав, оба подолгу тлели, а потом, не к месту, взрывались сполохами ярости. Признавая это сходство, Дебора страшилась и отца, и себя, чувствовала, что он слеп в своей любви к ней, ведь он никогда не знал ее и ни на миг не понимал. Было и кое-что еще, выходившее за пределы его понимания.

— Иногда я не скрывала своего презрения, — сказала она.

— Вижу, ты что-то припоминаешь.

— Он всегда боялся, что есть мужчины… которые только и ждут, чтобы схватить меня в темном закоулке: за каждым деревом ему мерещился подстерегающий меня злодей, сексуальный маньяк. Сколько раз отец вбивал мне в голову всякие предостережения. Мужчины — животные. Мужчины — похотливые скоты… и я про себя соглашалась. Однажды он устроил мне разнос только за то, что на улице я увидела эксгибициониста. Из-за того, что тот обратил на меня внимание, отец почему-то решил, что я спровоцировала это своим поведением. Он кипел злостью и страхом, без конца талдычил одно и то же… впору было подумать, что какая-то сила притяжения влечет подобных типов ко мне одной. Я тогда заметила: «А что ж им ко мне не тянуться, к такой испорченной и развратной? Другие ведь не глядят в мою сторону». И тут он с размаху залепил мне пощечину, потому что я сказала правду.

— Возможно, он боялся зова собственных страстей?

— Что? Он же отец… — начала Дебора и, не дожидаясь объяснения, поняла, что сейчас услышит.

— В первую очередь он — мужчина. И отдает себе отчет в своих мыслях. Возникают ли подобные мысли у других? Да, и он это знает. Способны ли все другие так себя сдерживать, как он? Естественно, нет.

Дебора погрузилась в раздумья об этом почти-влечении, которое столько раз едва ли не пробивалось на поверхность. В нем угрызения совести переплетались с любовью; оно дразнило ее и сбивало с толку, превращая в тайную пособницу всех гнусностей, совершаемых маньяками из нескончаемых отцовских нотаций. По причине собственного страха отцу виделся в ней тот же самый голод и стыд, что и у тех маньяков… что и у него. Он талдычил про их интимные части тела, пораженные болезнью, и Дебора вспоминала, что ее постыдные части тела тоже поражены болезнью. В своих снах Дебора вечно пускалась в бегство, а обернувшись, всякий раз видела до боли знакомые лица: отцовское и свое.

— Даже сейчас боязно?

— Нет… — А затем, представив, до каких пределов разрослась тень в Трясине Страха, и осознав, что завеса вины до неузнаваемости плотно окутывает только отца да горстку ее собственных, обозначенных лишь полунамеками, невысказанных мыслей, продолжила: — Нет, не боязно… хорошо. Я ведь для него оставалась не только дочкой, которой постоянно приходится стыдиться. Отчасти его томление было человеческим… общечеловеческим. — У Деборы потекли слезы.

Она совсем расклеилась, и тут к ней стал подбираться знакомый ужас. Фуриайя его распознала: это он придушил рыдания.

— Поспешим! — скомандовала она. — Твой недуг, возможно, предъявит тебе счет за пересечение его границ. Поспешим уточнить, что ты прикоснулась к глубинной сути — к истине, любви и прощению, а это сферы той реальности, которая тебя пугает более всего. Разве они не прекрасны, эти сферы?