Джоанн Гринберг - Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Из глазниц, что ли… — шепнула она людям, которые вскоре появились рядом.

Когда она поднялась вновь, кругом был непроглядный мрак. Дебора гигантской касаткой всплывала из донных глубин — из совсем иной стихии, с иными законами и погодными условиями. За окном, но уже не тем, которое отмеряло ранние сумерки, Земля вернулась в ночь, кроватей теперь стало две, а дальше — густая звездная тьма, стекло забрано решеткой, решетка забрана щитками, щитки пригнаны вплотную. Даже за этой тройной оконной маской виднелась чудесная ночь с пронзительно чистыми звездами. С соседней кровати донесся какой-то шорох.

— Кто здесь? — спросила Дебора.

— Пресвятая Дева на койке слева, — отозвалась Элен. — Венера Милосская — без рук и плоская.

— А у вас случалось такое, чтобы в глаз соринка попала, а вы в «ледяном мешке», как без рук? — Деборе вспомнилось, как ее порой донимали волоски, соринки или зуд — эти адские мелочи, которые вырастают до вселенских размеров, когда не можешь выпростать руку, чтобы от них отделаться.

— Я сама себе — соринка в глазу, — холодно ответила Элен, — да еще ты тут.

И Дебора умолкла, отдыхая после затяжного апокалипсиса. Мысли прояснились, и некоторое время она думала об Элен, лежавшей, как ее сестра-двойняшка, на соседней кровати. Притом что Элен отличалась желчностью и злобой, Дебора уважала ее за интеллект, а еще за то, что она, колючая и неуступчивая, прекратила донимать страдальца Эллиса. Почти все время Элен оставалась неконтактной, до нее было не достучаться; иногда она бросала пару язвительных фраз, которые внезапно разлетались на мелкие осколки, а порой проявляла агрессию, жестокую и непонятную. В свои минуты просветления Дебора незаметно для других безмолвно убеждалась, что Элен, тяжело больная, как и она сама, обладает непостижимой внутренней мощью, или силой воли, или неведомо каким еще качеством, необходимым для выздоровления. Элен могла добиться своего. По этим причинам Дебора относилась к ней со смешанным чувством зависти, уважения и страха.

Как-то раз и Дебора проявила жестокость к Элен: сказала, что у той есть все шансы на выздоровление, — и увидела, как грозно напряглось мускулистое тело. Тогда Дебора еще не целиком сознавала, что наносит ей травму. Рафинированным тоном Элен вполне логично ответила, что Деборе лучше отвалить, да побыстрее, а иначе она, Элен, раздробит ей череп, набитый дерьмом. Дебора еле унесла ноги.

Зажегся свет; после звездной ночной красоты каждая пациентка глухо застонала от убогого зрелища соседки и самой себя. Вошел Эллис, причем без сопровождения, и быстро направился к Элен, чтобы измерить пульс.

Обычно медсестры и санитары прямо с порога заговаривали с больными, чтобы исподволь обозначить присутствие внешнего мира, сделавшего их своими посланцами, а потом ожидали, что даже дезориентированные и неадекватные, хотя бы моргнув, засвидетельствуют их приход. Но внезапностью своего появления там, где требовалась особая чуткость, Эллис перегнул палку: когда он приблизился к Элен, чтобы пощупать пульс у нее на висках и внести в свой бланк соответствующие цифры, она резко отдернула голову от его руки. У больных, запеленатых в холодные простыни, движение головы оставалось единственной формой неповиновения; одной рукой Эллис прижимал ее лицо, а другой пытался нащупать слабый, едва ли не птичий пульс. И вновь она вырвалась. Тогда он слегка распрямился и с хладнокровной расчетливостью начал хлестать ее по лицу. Пощечины выходили прицельными и уверенными. Элен злобно плевалась мелкими брызгами, а Дебора наблюдала сцену, которой отныне суждено было стать для нее символом бесправия всех душевнобольных: очередная пощечина, спокойная и точная, очередной плевок — и так раз за разом. Плевки Элен даже не достигали цели, но после каждой попытки Эллис с размаху отвешивал ей удар в полную силу. Никаких других звуков слышно не было — только фырканье пересохших губ, тяжелое дыхание Элен и град пощечин. Напряжение было столь велико, что казалось, будто эти двое забыли обо всем на свете. Добившись послушания, Эллис измерил пульс обеим больным и вышел. Тут Элен слегка закашлялась, поперхнувшись кровью.

На другой день Дебора превратилась в свою ирскую супостатку — добровольную подругу по несчастью: безглазая и нагая, по-ирски она звалась нэлак танкутуку . Подойдя к дежурной сестре, она попросила устроить ей встречу с заведующим, когда тот придет подписывать назначения на следующую неделю.