Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

«Но что это? Он садится на скамейку! Правда, робко, на краешек, а все-таки садится!» — Сонечка хотела вскочить и убежать или заметить ему, но с ужасом почувствовала, что ни ноги, ни голос не повинуются ей…

— Я им и то говорю: у нас, Петр Степаныч, денег — слава тебе Господи! Ежели, говорю, что — с моим удовольствием!

Он уже сидел не на краешке: он подвигался к ней… Сонечка употребила сверхъестественное усилие и убежала.

В страхе, ничего не сознавая, она подбежала прямо к окну Nicolas и открыла ставень: там, на кушетке, близко подвинув лампу, сидел Nicolas, полураздетый, и… Что это он делает? Сонечка протерла глаза и начала пристально всматриваться: он чинил панталоны, неловко поднимая и опуская иголку…

Неизвестно: оттого ли, что она только теперь оправилась настолько, чтобы почувствовать всё неприличие своего подглядывания; оттого ли, напротив, что только теперь обнаружилось вполне расстройство нервов, причиненное встречею с Путыгиным, или от чего другого — только она слабо вскрикнула и упала на траву. Это случилось так скоро, что мы даже не умели поддержать ее.

Восход солнца застал ее на том же месте. Она спрятала лицо в колени и горько плакала.

1880

Я увидал ее в первый раз вечером, накануне Нового года. Это было очень недавно, в К. Вот при каких обстоятельствах это случилось.

Часы на башне Думы пробили одиннадцать. В дешевой гостинице «Атечество», где я занимал номер, воцарилась мертвая тишина.

М-lle Дашка, милое и толстое, но погибшее создание и моя ближайшая соседка с левой стороны, уж с час как отправилась в маскарад. Усатый помещик, сосед с другой стороны, бог его ведает, какими судьбами очутившийся в этот вечер в «Атечестве», вместо того чтобы сидеть в своем собственном доме, возле нежно любимой супруги и дорогих сердцу малюток, с благодушною улыбкою поглядывая, как в ярко освещенном зале приготовляют елку, а розовые личики детей горят от удовольствия и нетерпения, — и тот ушел куда-то, нервно щелкнув ключом и испустив такой вздох, что маленький мышонок, имевший обыкновение лакомиться моими сапогами, стоявшими в углу, ужасно испугался и с необыкновенною поспешностью юркнул в свою норку. Ах, как я его понимал (то есть помещика, а не мышонка)! Может ли быть что хуже одиночества в минуты, когда кругом, сквозь кору «всякой пошлости и прозы», так сильно пробивается струя любви и солидарности? Я уверен, что на этот раз даже Дашка ушла в маскарад без всяких задних мыслей относительно кавалеров: она, бедная, все-таки прежде всего женщина, то есть тот центр, вокруг которого группируются прозрачным кристаллом братские новогодние настроения человеков, и никакое «горизонтальное ремесло» не могло заглушить в ней таковых центральных инстинктов.

Впрочем, может быть, такие выражения, как «прозрачный кристалл», слишком пышны для данного случая; а Осип, «атечественный» половой, и вовсе не допускал, чтобы Дашка могла хоть одну минуту прожить без задних мыслей.

Он несколько раз прошелся осторожными шагами возле моей комнаты, наконец отпер дверь; вошел и остановился у порога, дипломатически кашлянув в кулак. Его небольшая сухопарая фигура выглядела необыкновенно празднично. Черные и густые волосы, в скобку, содержали в себе по крайней мере пять фунтов масла, а тонкое цыганское лицо, с небольшою растительностью, было, сверх обычая, чисто вымыто. Красная рубаха, синий пиджак, щегольские сапоги и, что всего приятнее и даже несколько странно с непривычки, отсутствие через плечо вечного грязного полотенца.

— С Новым годом-с!

— Что так рано? — удивился я. — Который час?

— Часов-то немного, да только я погулять пойду, к куме… У меня на Болотцах кума есть.

Я заметил, что иметь куму на Болотцах, должно быть, очень приятно. Потом разговор принял такой вид:

— И Дашка тоже ушла — в маскарад.

— А!..

— Офицеры приезжали — не приняла. Смеху было — страсть. Они у двери стоят да в щелочку смотрят, просятся — не пускает. «Душенька, говорят, хрусталь!» — «Пошли вон!» Ну да и то сказать: что ей с них? Там ей много способнее будет: время, известно, праздничное, народу этого пьяного сколько хошь. Знай только не зевай! — Пауза. — Нынче офицеры много плоше против прежнего пошли… двугривенный на водку… На-ко, разгуляйся! А вот полковник в прошлом году пил… «Сколько тебе?» — говорит. «Рублик уж, говорю, пожалуйте, вашескородие». Сейчас! «На, говорит, милый человек; потому — день ты деньской маешься, а в праздник всякому погулять хочется…»