Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1

– Ножницы нужны, – едва слышно произнес гробовой .

– А у тебя нет?!

– Откуда?! – Отец Маркеллин сморщился, словно от боли, и в маленьких, цвета бутылочного стекла его глазках плеснуло страдание.

– А ты, поп, я гляжу, в саботажники подался, – процедил товарищ Рогаткин. – Зря. Я штыком прикажу вспороть. Желаешь?

– И думать нечего, – подхватил Ванька Смирнов и, как в прицел, с прищуром разглядывал о. Маркеллина и стоящего с ним рядом старца Боголюбова. – Они чего, не знали, что ли, что эта кукла у них там зашита?

– Это не кукла, гражданин! – с дрожью в голосе воскликнул благочинный. – Это святые и почитаемые народом мощи. Ваша воля их вскрывать, но оскорблять чувства не имеете права!

Бог знает, какими последствиями для о. Михаила Торопова мог обернуться его отпор кощуннику и нечестивцу, если бы доктор Антон Федорович Долгополов рукой в черной перчатке не протянул о. Маркеллину маленькие, блестящие, с острыми, чуть загнутыми концами ножницы.

– Вот, – мучительно покраснев, едва вымолвил он, и, кажется, это было первое слово, вылетевшее из его уст с тех пор, как комиссия приступила к своей страшной работе. Отец Маркеллин еле попал трясущимися пальцами в кольца ножниц. Кольца тесные, пальцы толстые. Он тупо смотрел на руки, не узнавая родной плоти с веснушками и рыжей порослью. И молитва не шла на память…. не поработимся врагом хулящим Тя … Это вспомнил. И еще: хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш… Он шептал, плакал и резал маленькими, неудобными ножницами… Погуби Крестом Твоим борющия нас… Они для тех ниток, должно быть, которыми при операциях… Но преподобный даже в самых скорбных обстоятельствах врачей к себе звать не велел. Пресвятая Богородица, ему не единожды являвшаяся, изрекала, что этот – нашего рода. И он поднимался с одра своего. Шмыгая носом, гробовой резал воздýх. За таковое мерзкое дело руки мои достойны быть отсеченными невещественным мечом отмщения Божия – как руки Афония, священника иудейского, в лютой злобе вознамерившегося повергнуть наземь одр с телом усопшей Богоматери. Ему, от боли и страха вопящему, святый апостол Петр: убедись теперь сам, что Господь есть Бог мститель и что Он не медлит. Уверовал и обрел руки в целости. Боже праведный! Отчего же ныне медлишь явить мощь десницы Твоей?! Отчего безмолвствует труба суда Твоего? Отчего терпишь поругание над святым Твоим? Эта рука моя правая, помощница и послушница моя, трудница в обители моего тела, пусть будет жертвой вечерней на алтарь гнева Твоего. Увидев сие, нечестивые да вразумятся и в страхе да бегут от гроба праведника. Именно: пусть будет отсечена, но молитвами преподобного пусть вскоре прирастет к прежнему месту, ибо без нее собственного лба не перекрестишь и усердному богомольцу благословения не преподашь.

К тому же врагам в сугубое назидание…. да уразумеют, како может православных вера.. .

– Становится видной, – диктовал бывший столяр, а поэт Октябрьский заносил в протокол, – фигура головы с круглым металлическим отверстием над областью лба на черной материи, покрывающей фигуру черепа. Место, соответствующее лицу, покрыто белой материей, и подбородок вновь черной материей… Материей, гражданин Маркеллин? Или она у вас вовсе не материя, а какой-нибудь опять же облак небесный?

– А вы не спрашивайте, – вспылил гробовой . – Чего вам надо, то и пишите!

Ванька Смирнов засмеялся и, приподнявшись на цыпочки, на ухо товарищу Рогаткину шепнул, что этот рыжий поп похож на пса, у которого отымают кость. Взглянув на Маркеллина, председатель комиссии ответил на ванькино уподобление снисходительным кивком головы.

– Снимаю вскрытый гроб! – из-под черной своей накидки бодро объявил фотограф. – Не двигаться!

– Ты гляди, – назидательно обратился Петренко к его откляченному заду, – кабы у тебя покойник в гробу не шевельнулся.

Молодой человек в кожанке, даже находясь в потемках, за словом в карман не полез и отбрил, что такие умники в Москве, на Сухаревке, идут за копейку пара.

– Ein, zwei, drei! – радостно прокричал он. На немецкое «три» в его фотографическом коне что-то загремело, щелкнуло, мигнуло, и посланец красной столицы, проворно сбросив накидку, извлек из чрева аппарата желтый деревянный футляр с упрятанной в нем стеклянной пластинкой, на чьей затемненной поверхности навечно застыла серая тень отверстого гроба и собравшиеся вкруг него такие же серые тени старца Боголюбова, несчастного Маркеллина, понурого доктора, бывшего столяра с черными пушистыми усами и председателя комиссии с холодной усмешкой на молодом лице.