Наташа Нечаева - Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки

Павел обрадовался просто до онемения! Быстро схватил меня горячими пальцами за руку и поволок к выходу. Я едва поспевала за его быстрым летящим шагом.

Это же надо так соскучиться? Он что себе думает? Что я тут из-за него? И хочет вот так, сразу, уложить меня в постель? Ты смотри, как обстановка меняет людей! В Москве вел себя тише воды и ниже травы, а тут – вон как осмелел! Нет уж, милый, ничего у тебя вот так, с бухты-барахты, не выйдет! Я – девушка гордая и с первым встречным в постель не укладываюсь. А красивые слова? А цветы? (Хотя откуда они на ледоколе?) А кольцо с бриллиантом в знак обручения? (С кольцом, понятно, тоже облом. Вряд ли на «Ямале» имеется ювелирная лавка.)

– Да куда ты так несешься? – попыталась притормозить я.

– Молчи! – обернул он ко мне горящие страстью глаза. – Сейчас все увидишь!

Увидишь? Что я могу увидеть? Неужели он предчувствовал мое появление и заранее подготовился? Милый!

А может. Ну, конечно, он видел, как мы прилетели! Подглядел из окошка каюты, тайком следил за мной все это время! И сидел как дурак в ресторане, дожидаясь, когда же наконец я появлюсь тут откушать. И ведь все верно рассчитал! Рано или поздно мне все равно бы пришлось тут объявиться. Не помирать же с голоду!

Вот тебе! – показала я несуществующему Бокову обидный средний палец. Вот тебе Пашины картины! – моя рука сложилась в красивый кукиш. Вот тебе «Оскар» и все остальное!

– Входи! – Паша протолкнул меня в каюту.

По сравнению с моей каморкой тут были настоящие апартаменты. Большая гостиная с двумя диванами и круглым полированным столом, телевизор, журнальный столик, ковер на полу. В открытую дверь виднелась спальня с двумя застеленными кроватями. Кровати тоже оказались не в пример моей девичьей кушетке – широкие, уютные. Не сексодром в монакском «Hermitage», конечно, но вполне.

– Ну, смотри!

Чурилин легко и нежно развернул меня в сторону, противоположную спальне. Здесь, в промежутке между круглым столом и большим окном, стояли два мольберта. На одном в широком подрамнике пестрела радужным разноцветьем какая-то абстракционистская абракадабра, а на втором.

Женщина, глядящая на меня с небольшого холста, газетный размер А3, не больше, казалась странно знакомой. Роскошное декольте, с рубиновой ягодкой подвески над таинственной ямочкой меж грудей, распущенные светлые локоны, несколько небрежные, словно красавица только что проснулась и взглянула на себя в зеркало. Пронзительные зеленые глаза, чуть настороженные, вопросительные, типа, «свет, мой, зеркальце, скажи». Легкая полуулыбка-полусомнение, тонкая рука, отводящая с виска упругий завиток.

Клянусь, я в жизни не видела ничего прекраснее! Ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее.

– Это я?

Павел промолчал. Впрочем, ответ и не требовался. К чему?

Я вглядывалась в прекрасное лицо, узнавая и не узнавая. На портрете все было моим и все – чужим! Будто сквозь слепящее золото проступала жесткая ржавчина. Или наоборот, сквозь хмурые облака – далекое солнце. Пораженная, я стянула темные очки. Впечатление стало просто ошеломляющим: через нежные тонкие черты прекрасной женщины невероятным образом проглядывал иной облик – сильный, мужественный, даже несколько грубоватый – словом, мужской.

– Паша, – растерянно и восхищенно обернулась я к автору, – Паша.

– Что с тобой? – вдруг обеспокоенно поднял он мое лицо за подбородок. – Что с глазами? Ты плакала?

– Да, – искренне кивнула я. – Искала тебя по всему ледоколу два дня, уже решила, что не найду.

Он посмотрел на меня странно и счастливо:

– Так ты прилетела ко мне?

Смущенно потупившись, я промолчала, будто показывая: к чему слова, если нам обоим и так все ясно.

– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.

– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.

– Это – мне? Ты мне подаришь?

– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.

Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.

– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.

– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.

– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!

– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?

– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!