Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

– А одного телевизионщика?

– Я же сказала, ты был слишком занят другими, я не рискнула тебе мешать. А ждать, пока ты освободишься, – обламывало.

– Интересно, как так получается, – я глубоко затягиваюсь, выдерживаю паузу. – Почему девушке, которой еще позавчера было так хорошо с тобой, вчера стало так невыносимо плохо? Дело во мне? В поздней осени?

– В чьей-то сумке? В том, что объективов вокруг было слишком много, а пространства так мало? – пародирует она мою интонацию. – Или в том, что устраивать второе свидание на вечеринке, где так много знакомых, с которыми ты целый час не виделся, – это самое идиотское решение? – Она делает глоток и смотрит на меня, не убирая чашку ото рта.

– Наверное, я должен сейчас извиниться? – смотрю на нее, стараясь не мигать. – Раскаяться в содеянном, признаться во всех смертных грехах, да? Но, странное дело, – не в чем. А чувство вины остается. Ты созидаешь во мне комплексы, девочка моя!

С минуту молча смотрим друг на друга. Я пытаюсь понять, куда скатится шарик, – в ту лузу, где «любовь– морковь» или в другую, с надписью «ненависть, трупы»?

– Я вижу, ты сам себе нравишься сейчас, да? – Она ставит чашку на столешницу, получается довольно звонко. – Этакий Печорин в спортивной куртке, не понимающий, то ли у него душевные терзания, то ли похмелье. Скажи мне, милый мальчик, сколько раз ты репетировал эти глаза, эту позу и эту манеру затягиваться сигаретой перед зеркалом?

– М-м-м... довольно долго. Ты говоришь так, будто самой никогда не было интересно, как ты выглядишь, когда затягиваешься? А как лучше выпускать дым? Так? Или вот так?

– Было безумно интересно. Только это было еще в школе. А ты свое школьное зеркало, видимо, до сих пор носишь с собой.

– Я вижу эти зеркала кругом, – чувствую, как похмелье соединяется со вчерашним стрессом и, наслаиваясь на это утреннее чтение моралей, порождает злобную истерику. – Ни одного шанса расслабиться с этими зеркалами. Они даже в твоих глазах, правда. Смотрюсь в них – и кажется, опять не тяну, да? Не выгляжу искренним? Честное слово, Наташ, я сбежал к тебе. Я хотел тебя видеть, мне показалось, мы не договорили вчера, позавчера... вообще не договорили...

– Может, нам просто нечего было друг другу сказать?

– Откуда ты знаешь? Ты же даже не пыталась со мной поговорить!

– У нас, видимо, у обоих старая болезнь. Сначала переспать, а потом узнавать человека «поближе».

– Почему ты такая циничная? Ты отыгрываешься на мне за то, что вчера взбрыкнула и уехала?

– Я не лошадь, чтобы взбрыкивать.

– Прости, но я тоже не медный всадник. Ты не допускаешь, что у меня есть эмоции, какие-то чувства... что я приехал, потому что...

– Давай только в любовь играть не будем, хорошо?

– В любовь?! – Я осекаюсь. – Да мы выслушать друг друга толком не можем! Во всяком случае, ты – не пытаешься.

– Знаешь, я тебя слушаю, и создается впечатление, что ты – там. Как у вас это называется? Сцена?

– Можно и так.

– Стоишь перед аудиторией и пытаешься в течение двадцати минут разыграть мелодраму. А что будет, если зайду с образа «одинокого, никем не понятого человека»? А вот если сыграть в «ранимого милого парня, который носит маску циника»? А если надавить на чувства? Вот вам одиночество! Вот вам любовь! Вот ненависть! – Она закуривает. – Пожалейте меня, почувствуйте меня, полюбите меня, наслаждайтесь мной! Ты, наверное, неплохой актер. Только площадку неудачную выбрал. Бывает. У меня сорок минут до урока. Не думаю, что у тебя получится испытать здесь сценический оргазм.

И тут меня взрывает. Сносит. Удивительная женщина, ей потребовалась всего пара минут, чтобы в этом своем монологе сказать короткую, но очень емкую фразу – «я конченая сука, малыш».

– Откуда тебе знать, что я испытываю там, на этой гребаной сцене? Что ты привязалась к моей работе? Ты думаешь, это так удивительно просто? Раз – и снялся. Просто – мучиться творческими кризисами? Убивать себя алкоголем и наркотиками? Просто – просыпаться ночами и кусать подушку, чтобы не заплакать, оттого, что тебе кажется: ты творческий импотент?! Это, блядь, просто?! Просто – биться головой о чужих людей, чужие эмоции, биться в кровь, когда вокруг никого? Биться, чтобы высечь ту единственную искру, которая поможет тебе загореться один раз в неделю на пятьдесят минут?

– Тебя послушать, так ты просто Артюр Рембо! Я и не думала, что у вашей попсы такие страдания.

– У вашей попсы? Почему ты... кто дал тебе право судить таких, как я? Кто ты такая, чтобы решать, что попса, а что нет? Учительница старших классов? Закомплексованная дочка богатых родителей, которая, типа, выражает социальный протест? Ты считаешь, что своим поведением показываешь обществу средний палец? Ты ошибаешься, ты его давно сосешь! Что ты из себя представляешь в свои двадцать девять? Что ты такого сделала в жизни, чего не сделал я? Что позволяет тебе ставить клеймо и давать оценки другим?