Борис Екимов - Частное расследование

Но жил еще сквер, жил. Старые тополя высоко вздымали убеленные снегом ветви. Приземистые клены прочно стояли на черных своих лапах. Веселая птица синица звонко тренькала где-то в ветвях. Лаптев остановился и, задрав голову, начал искать ее. И глаза его невольно увидели за черной мешаниной ветвей огромное, опрокинутое над миром небо. Сегодня оно было чистым, и ясная его голубень была согрета мягким солнечным светом. И оттого казалось, что не только там, далеко над землей и деревьями, лежит эта прозрачная синь. Казалось, что она вокруг, что мир налит ею всклень и потому замер. И лишь веселая, обрызганная этой небесной голубизной, птица весело поет белому свету о его счастливом нынешнем часе.

Чей-то говор потревожил Лаптева, и он пошел дальше. Но уже не было в душе его той боли, с которой выходил он из школы. Все как-то немного развеялось.

Столовая уже опустела и казалась просторной. Молодая женщина в коричневой кожаной юбке и светлом свитере легко прошла и села почти в самом конце зала, у окна. Лаптев обедал и время от времени глядел на нее. Ему показалось знакомым это лицо: матовый гладкий лоб с короткой челкой над ним, прямая линия носа, четкого очерка губы и подбородок, высокая шея, волосы до плеч. Эта женщина была непохожа на тех, кто всегда обедал здесь, нетороплива, спокойна. Потом она прошла мимо Лаптева, поглядела на него мягким, по-женски добрым взглядом. "Может быть, это и есть Балашова", - подумал Лаптев. Но тут же понял, что Балашова должна быть старше, ей тридцать с лишним, по меньшей мере. А эта женщина совсем молода.

Но почему-то он не мог забыть о ней, да и не хотел. И в своей комнате, за столом, он нет-нет да и вспоминал. А вспомнив, оставлял работу и глядел в окно. И лицо его морщинила печальная и чуть смущенная улыбка.

В одну из таких минут и застал его редактор, неслышно отворив дверь. Он поглядел на Лаптева, хмыкнул, а усевшись за стол, рассматривал его долго, подчеркнуто внимательно. Разглядел что-то ему видное, сказал:

- Ну-ну... - и, подавшись вперед, к Лаптеву, налегая грудью на стол, спросил: - Ты толком мне можешь объяснить, что происходит? Опять звонит Пулин. Опять, говорит, твой приходил. Ну, объясни толком, чего тебе надо?

- Мне нужно узнать все точно, всю правду, - ответил Лаптев. - Я хочу...

- Брось ты мне хреновину городить,- досадливо перебил его дядя Шура. - Ты мне откровенно скажи, чего тебе надо? Чего ты добиваешься? Объясни, кто она тебе? Любовница? Так и скажи, я пойму. А хреновину не городи, всякие басни не рассказывай. Мы с тобой не дети, и нечего мне мозги пудрить. Ну, расскажи честно, и вместе подумаем, как быть, чем помочь. А так же нельзя. Я тебе запрещаю этим заниматься, ты молчишь, сопишь, вроде соглашаешься. А сам снова лезешь. Пулин на меня орет: что у вас, говорит, за бардак? Мы же, в конце концов, орган райкома, а не какая-то анархическая листовка. Правда? Ты это понимаешь? Ты же не мальчик? Так же нельзя, это несерьезно.

- Я был у нее в обеденный перерыв, - сказал Лаптев.

- При чем тут обеденный перерыв?

- А при том, что я буду заниматься этим делом не как сотрудник газеты, а в свободное время. Частным порядком буду разбираться. В рабочее время свое дело делать. А чем я занят после работы, никого не касается. Мое личное дело.

Дядя Шура даже рот раскрыл от удивления.

- Вот это да... - наконец вымолвил он. - Частное расследование? Силен мужик. Прямо как в кино. Значит, частная лавочка. Интересно. В книжках читал, в Америке такие есть. Теперь, выходит, и у нас появились. Ясно... - проговорил он все это бодрым голосом, а потом вдруг устало добавил: - Значит, темнишь, не хочешь рассказывать.

- Я правду говорю, - ответил Лаптев.

- Какая там правда, - начал злиться редактор.- Какие могут быть частные лавочки. Чего ты с ума сходишь? Ну, выгонят тебя с работы, вот и вся недолга. Потом схватишься за голову.

- Ну и выгонят, не помру, - в тон ему ответил Лаптев.

- О-ох, какой ты гордый, - покачал головой редактор.- Нет, нам с тобой особо гоношиться нельзя. Мы кто? - спросил он доверительно. - Специальность у нас какая есть? Вот это, - поднял он над столом листки бумаги и бросил их, это сейчас не специальность. Любого человека, вон из школы, из десятого класса, возьми, и через месяц он будет не хуже нас работать. Так что гордиться не надо. А вот прогонят, и кому мы нужны? - развел он руками. - Спецули... Только горбом ворочать, так устарели. Так что ты не больно гордись. Профессия наша, надо прямо сказать, говенная. Это инженер или даже техник любой, даже слесарь какой-нибудь, токарь-пекарь, да вон паша уборщица может с места на место бегать. А мы нет. Вот так. Худо-бедно, платят тебе почти две сотни. Не клят, не мят, под крышей сидишь. Да и не столько работаем, честно говоря, сколько языками мелем. Это все надо ценить, а не заедаться.