Салим Баши - Пёс Одиссея

Амель Хан подбежала к окну и открыла его. Свет хлынул в гостиную, пятнами лег на кресла, на низкий столик, где стояли четыре фарфоровые чашки, коснулся ее красивых ног. Мурад изнемогал. Стараясь преодолеть смущение, он курил в два раза больше, чем обычно.

— Они используют религию исключительно для достижения своих целей, — сказал Мурад.

— Фундаменталисты? — уточнил я.

Мурад ответил, выпуская табачный дым:

— Главным образом те, кто ими руководит.

Дым окутал его лицо.

— Они получили образование в шестидесятые и семидесятые годы в университетах ненавистного им Запада, — заметил Али Хан. — Не иначе как в промежутке между чтениями Корана они изучали столь же священные сочинения Макиавелли.

— Вы полагаете, что стремление к власти отвратило их от Бога? — спросил я г-на Хана.

— Ты и вправду думаешь, что такое стремление у них было? — задал вопрос Мурад.

Амель Хан:

— Религиозные партии — это прежде всего продукт системы, утвердившейся после обретения страной независимости; они никак не связаны со всей этой фантасмагорией о Боге и людях, бизнесе и политике.

Слушая ее, Мурад таял, и это уже становилось неприличным. Мне хотелось дать ему пинка, привести в чувство.

В дверь позвонили. Г-жа Хан поднялась. Али Хан замолчал.

В комнату вошел человек высокого роста. На нем была рубашка с короткими рукавами, светло-голубые джинсы и серые туфли.

— Я прервал вашу беседу, — сказал Хамид Каим. — Мой самолет вылетел с опозданием. А приземлиться в этой крепости — дело непростое.

— Мы говорили о всплеске фундаментализма в Алжире, — подытожил Мурад.

— Все наши концепции были разработаны ФНО, — вступил в разговор Хамид Каим.

— Вы арабы и арабами останетесь! — произнес Али Хан, поднимаясь и раскрывая объятия, счастливый, что наконец свиделся с другом.

— Вы мусульмане и останетесь мусульманами, — сказал Мурад, в свою очередь вставая с места, чтобы пожать журналисту руку.

— Вы окажетесь в дураках, а мы сделаемся богачами! — смеясь, подлила масла в огонь Амель Хан.

Мурад вскочил на низкий столик и принялся лихо отплясывать на нем. Фарфоровая посуда полетела на пол. Амель Хан едва не задохнулась от смеха. Мурад протянул вперед руку и из сжатого кулака выбросил в сторону пришедшего обвинительный перст:

— Только не он, о достойный сын Югурты! [11] В оригинале игра слов: FIS (Front islamique du salut) — «Исламский фронт спасения» «fils» [fis] — сын. Здесь издевательски обыгрывается националистическая фразеология, к которой прибегал Шадли Бенджедит, президент страны в 1979–1992 гг. Югурта (160–104 гг. до н. э.) — последний царь независимой Нумидии.

— Уж не течет ли в его жилах нечистая кровь? — не удержался и я.

Они покатились со смеху: до того комичной показалась им точная копия бывшего министра нефти и газа, который, натужно вопя, кормил их благоглупостями о вечных ценностях алжирского народа.

— Каюсь, — сказал Хамид Каим отнюдь не покаянным голосом. — По матери я не кабил. [12] Кабилы — берберы (неарабское население Алжира).

— Вот, я же вам говорил… Я же вам говорил! — орал Мурад, вращая глазами. — Сделайте его арабом, дабы наверняка его уничтожить, писал Ибн Хальдун. [13] Ибн Хальдун (Абд аль-Рахман; 1332–1406) — исламский социолог, историк, философ истории.

— Еретики! — воскликнул журналист.

Сраженная приступом хохота, Амель Хан откинулась назад. Ее юбка поползла вверх, приоткрыв бедра. Из этого зрелища мы с Мурадом не упустили ничего. Она заметила хищный взгляд Мурада и села прямо.

Покраснела. Странно.

Когда все успокоились, Али Хан спросил:

— Помните похороны Бумедьена?

— Все плакали, — сказал Каим, вспоминая огромную толпу, провожавшую вождя к его последнему земному пристанищу.

Как могло произойти, чтобы человек, всем в стране заткнувший рот, неустанно пресекавший любые попытки ему сопротивляться, был оплакан именно теми, кто сполна испытал все это на собственной шкуре? Бог-отец оставил свое стадо. Да будет так. Утешившись, они вручили свои судьбы испорченным детям: орел произвел на свет целый выводок прожорливых птенцов.

— Преисполнившись отвращения, мы стали путешествовать, — слукавил Али Хан.

— По всему миру, — произнес Хамид Каим.

В первый раз за этот день я почувствовал себя в безопасности здесь, в квартире Ханов. Цирта ушла из моего сознания. Может быть, ее испугала тяжесть пробужденных во мне воспоминаний, сила инерции, которая могла парализовать меня, мое тело и душу, так что в моей памяти не осталось бы места для нее — для ее мощи, ее славы? Она отступила с поля битвы вовсе не для того, чтобы, перегруппировавшись, снова ринуться на противника — на меня, Хосина, но для того, чтобы дать мне возможность подняться из руин, отстроить новые площади, новые проспекты, куда покорные ей войска вновь устремятся, точно река, которая, сделав множество изгибов и петель, возвращается в каменное ложе. Цирта ждала своего часа, уверенная в победе. Однако я не испытывал страха; вероятно, присутствие друзей успокаивало меня настолько, что мне не было нужды прятаться в безумных легендах.