Салим Баши - Пёс Одиссея

Мне все не удавалось отвлечься от тлетворных эманации, которые испускала Цирта. Поезд остановился у перрона. Мурад, Рашид и я окунулись в свет, профильтрованный эвкалиптами, что стояли перед нами, точно коралловый риф. Их длинные листья, эти зеленые языки пламени, жгли нам глаза в слитном потоке пылающего солнца и хрупкой тени, рисуя на лицах моих друзей — и на моем, вероятно, тоже — решето из косых линий; оно протягивалось по нашим телам, по просторным цветным одеждам Мурада, по шелковистой куртке и джинсам Рашида Хшиши, по моим брюкам из бежевого холста и кожаным ботинкам с синеватым отливом.

Царапины света превращали нас в зебр. Рашид расстался с нами на насыпи и отправился на занятия. Его похожее на запятую тело было уже далеко; он взбирался на черный земляной откос с проворством кошки. Этому простаку не дают покоя миллионы, обещанные Смардом, мерзким типом, который пролез в наши жизни, еще не ведавшие, что такое тлен. Толстячок с лицом мальчика из церковного хора сулил нам невероятные воздушные — нет, эфирные — замки, лампы и Аладдина в придачу, и все это в глазах Рашида было именно теми благодеяниями, на которые он давно уповал, о которых, наверное, мечтал, утратив на жизненном пути столько иллюзий; я знаю, что увлекаюсь, но солнце наводит на меня меланхолию, а молчание Мурада, идущего рядом, дает полную свободу богатому воображению.

Вот тут надо сделать прыжок и не споткнуться о корень. Оп! Мурад чуть не растянулся. Вернемся к нашим мыслям. Тварь из тайной полиции хочет захомутать нас и узаконить полигамный брак, однако ничто и никогда не оправдает сделку между сторонами, чьи интересы направлены в разные стороны, как глаза у моей первой шлюхи. Ну и помойка!

Мало что уцелело от университетского рая и от того, что было здесь в наши юные годы, — я знаю, о чем говорю, — и хорошего, и плохого, и все же я сам… А Мурад все грезит о госпоже Хан, чьи волосы ниспадают каскадом, как Ниагарский водопад.

— Это где же?

— На Ниагаре… — насмешливо отвечает Мурад.

Мои познания в географии не простираются далее Цирты, мира, замкнутого в собственном бытии, мира, принадлежащего всем нам. Это море чувств ценно тем, что удаляет его от соблазнов. Ненавистное всем религиям плотское влечение есть все-таки разновидность отказа, пусть даже отказа довольно-таки смешного и странного. Кажется, из нас троих Мурад лучше всех защищен от посулов майора Смарда. Эти двое терпеть друг друга не могут. Догадывается ли агент о колебаниях моего однокурсника и друга? Не исключено. Мурад поделился этим с Али Ханом, пригласившим нас к себе на сегодняшнее утро. Преподаватель литературы собирается представить нас Хамиду Кайму, тот должен приехать из Алжира. Али Хан, Хамид Каим: инициалы отчасти совпадают.

— Это что, примета? — спрашиваю я.

— Суевер несчастный! — отвечает Мурад.

— По мне, так он прелесть.

— Кто?

— Смард.

— Само очарование! Вылитый василиск.

Не наступить на эту колючую ветку. Еще одна. Лес из эвкалиптов, сумрачный лес. Мы на полпути. Я слишком углубился в свои мысли. Пойду-ка я за другом-поэтом, он похож на оленя, когда перепрыгивает через колючки. Проворство и грация.

Перед нами пять многоэтажек, выкрашенных в серый цвет и потому неразличимых.

Мурад поднимает руку и показывает:

— Нам нужна третья справа.

— Окна выходят на вокзал. Наверное, он нас видел.

На лестнице, ведущей к квартире нашего преподавателя, мой дух смутило странное видение. Цирта вновь взяла меня в свои тиски. Опять из волн поднялся ощетинившийся пушками город. На его изогнутых полумесяцем стенах замерли вооруженные люди. Они стояли в карауле, с ружьями через плечо. Длинные пестрые шарфы плыли по ветру. Пунцовые флаги падали со стен, как языки пламени, ложились на поверхность моря и слизывали зеленоватую пену. Прогремел первый пушечный залп. Белая полоска испачкала небо. Десятка два не соблюдавших строя кораблей появились на гладком, уходившем в бесконечную даль океане.

Слышались радостные крики женщин, праздничный барабанный бой, ружейные выстрелы. Цирта с воодушевлением готовилась к осаде. Галионы шли, выбиваясь из сил; их квадратные паруса с крестами надувались, едва удерживаемые рангоутом; молодые мужчины пожирали город глазами; на палубе, среди такелажа, суетились артиллеристы и стрелки; светлые сабельные клинки Цирты пучками тянулись к небесам.

Приближение боя заставляло Цирту трепетать, как женщину от ласк любовника. Галиоты [10] Галиоты — небольшие быстроходные галеры, распространенные у североафриканских и османских пиратов Средиземноморья. один за другим покидали гавань. Люди на крепостных стенах приветствовали воинов Аллаха, а те, облепив, как обезьяны, носы кораблей, казалось, не обращали внимания на происходящее. Война и кровь доводили их до неистовства, которое на протяжении многих веков заставляло их вспенивать море, питаться плотью неверных, во всем подобных им, ибо неверные тоже бороздили великие моря Запада, объедались Америками, истребляли их жителей ради золота и заселяли их вновь — уже рабами, неграми и индейцами. Так мир из века в век рождался заново.