Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Слышишь, колокол! — обратилась мать Окчоми к Сонби, помогавшей ей переодеваться, и начала поторапливать ее.

Она сбрасывала с себя будничную домашнюю одежду и облачалась в праздничную, шелковую. Юбку она уже надела. Сонби подала кофточку. Мать Окчоми скинула старую, обнажив свои пышные, круглые плечи.

— Ты молодец, дитя мое! Догадалась погреть кофточку.

Хозяйка была тронута сообразительностью и заботливостью Сонби, заблаговременно согревшей для нее кофточку на теплом полу возле жаровни.

Дверь открылась, вошел Токхо.

— А вы не собираетесь идти? — спросила мать Окчоми.

Токхо уселся на теплом полу и закурил.

— Идти, а дела побоку?

— Неужто и в такой радостный день нельзя отложить ваши бумаги? Ничего с ними не случится, — ответила она, сдерживая улыбку.

С тех пор как Токхо прогнал Каннани, между супругами как будто водворились мир и согласие, во всяком случае, крупных ссор не бывало.

— Сегодня, вероятно, будет проводиться сбор пожертвований... Дадим немного?

Мать Окчоми, завязав тесемки кофточки, натягивала носки.

— Какие еще пожертвования? — проворчал Токхо.

— Сегодня для самых бедных... для нищих, одним словом... В общем, устраивается сбор пожертвований в пользу этих несчастных. Дают кто сколько может, а имена тех, кто подаст побольше, записывают особо и вывешивают на стену. Говорят, жертвуют не обязательно только верующие. Находятся желающие подать и из тех, кто просто посмотреть приходит... Вы зайдите и от себя тоже дайте ассигнацию в пять иен... Токхо усмехнулся:

— Куда это столько?

— Пусть знают! Как же иначе? Я ведь теперь не кто-нибудь, а жена волостного начальника...

— Это я все понимаю, конечно, но зачем же так много денег?

— Уж как хотите, но сегодня обязательно дайте, — мягко настаивала мать Окчоми. — Моя доля — две иены, да ваша — пять, вместе всего только семь иен! — Она заранее представляла себе, как рядом с именем ее мужа напишут ее имя и вывесят на церковной стене.

Токхо бросил окурок в пепельницу.

— В самом деле — этак разориться можно! Только и слышишь: деньги на то да деньги на это, и сколько ни старайся, на все не напасешься...

Токхо ворчал себе под нос, однако полез в карман за бумажником. Супруга ждала с протянутой рукой.

— Ты думаешь, куры, что ли, несут у нас деньги? — буркнул Токхо и, кривя губы, подал бумажку в десять иен. У него была привычка кривить губы, когда он делал что-нибудь хорошее.

— Бабка, пойдем скорее! — крикнула хозяйка, пряча деньги в карман.

Появилась старуха. Хозяйка оглядела ее и возмутилась:

— Неужели ты так собираешься идти? Стыд какой! Сейчас же надень другую кофту. Что это такое? Ведь есть же у тебя, наверно, бумажная кофточка?

Сонби незаметно выскользнула и быстро принесла кофту. Старуха берегла ее и ни разу не надевала с самой осени. Сейчас она торопливо натянула на себя новую кофточку, подхватила хозяйкину подушечку для сидения, платок с книгами и даже мешочек для обуви и вышла.

— Так я пойду, а вы непременно приходите следом, — повернувшись к Токхо, проговорила мать Окчоми и пристально посмотрела на него в ожидании ответа, без чего, очевидно, не решалась уйти.

— Ладно, — ухмыльнулся Токхо, — дела покажут! Может, приду, а скорей всего, нет... Уж больно не люблю я смотреть на этих молельщиков в христианской церкви. Потеха одна: глаза закатят...

Не желая дальше слушать эти кощунственные слова, мать Окчоми повернулась и ушла.

«А что, если и мне пойти посмотреть?» — подумала Сонби и стала собираться и складывать разбросанную хозяйкой одежду.

— Ты подумала о том, что я тебе говорил раньше? — спросил Токхо, внимательно наблюдая за ее ловкими, проворными движениями.

Сонби удивленно глянула на него и опустила глаза. После того памятного вечера, когда он пообещал послать ее учиться, Токхо ни разу больше не заговаривал с ней об этом. И Сонби решила, что он тогда спьяна наговорил, а потом забыл о своем обещании.

— Я все собирался тебя спросить, Сонби, да за делами как-то забывал! Хо-хо! Хотя все равно зимой никуда не поступить. А весной поедешь в Сеул, так, что ли? Сонби!

Слова его были мягки, а голос ласковый. Ей чудились в них родительская забота и ласка, которых она так давно была лишена. От нахлынувших чувств Сонби вся зарумянилась.

— По нынешним временам неграмотная и замуж хорошо не выйдет. Я же тебя, почитай, вырастил, ты в доме свой человек. Так что если тебе чего-нибудь хочется, скажи. Чем смогу, помогу. Дочь-то выросла, а других детишек у меня нету... — Токхо постоянно сетовал на то, что нет при нем детей и внуков. Так, вроде бы невзначай. — Ну, что же ты молчишь? — Токхо подсел к Сонби и погладил ее по голове.