Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Мама! Право... будь добра, верни бабушку! А то заплачу. Жалко ведь!

— Ну вот! Это твой отец с чего-то надумал прогнать ее. Мне тоже жалко... Оставить бы надо бабку.

Мать Окчоми покосилась на Сонби, которая вернулась в комнату, отнеся на кухню корзину с огурцами, и пламя ревности, давно вынашиваемой в глубине души, обожгло ее.

«И все из-за нее!.. Жила бы старуха и жила... Зачем понадобилось гнать ее? Что-то твой отец мудрит!» — вот какие слова рвались у нее наружу, но она сдерживалась.

Окчоми закрыла пианино.

— Странно!.. — проговорила она и схватилась за грудь.

Мать Окчоми, мучимая ревностью, испытующе посмотрела на Окчоми:

— Ты тоже находишь это странным? Не знаю, что со стариком. Неужели все еще забавляется?

— Мама, ну что ты говоришь? Какие могут быть забавы? Умора, право! — расхохоталась Окчоми.

Мать поняла, что дочь ни о чем не догадывается, и разозлилась.

— Чего ты смеешься?

— Мама, да ты о чем?

Мать смутилась и отвернулась. Из женской половины донеслось чирканье спички, и вслед за тем ярко загорелся свет. Мать Окчоми пошла туда. Сонби, расстилавшая постель, испуганно оглянулась.

— Стели ровнее!

У Сонби екнуло сердце. Руки задрожали. Не смея поднять глаз, она приготовила постель и вышла. Окчоми по-прежнему сидела на стуле, опустив голову. Задремала она или задумалась? Зажигать свет или не надо? Окчоми только что просила не зажигать, и Сонби присела у двери, не зная, как поступить. Ей хотелось спросить, но Окчоми шептала что-то про себя и, казалось, усмехалась. Сонби сидела как на иголках.

— Поехать, что ли, завтра в Сеул? — встрепенувшись, пробормотала Окчоми, словно пробудившись от сна. Порывисто встала и опрокинула кувшин с водой. — Ах, что-то пролилось! Зажигай свет! — закричала она. — Чего сидишь? Полюбуйся на дуру!

Сонби вскочила и зажгла лампу. На полу блестела лужа.

— Вместо того чтобы зажечь свет, ты сидела сложа руки, и видишь, что получилось? Умереть можно! Душа ноет, а тут еще такое безобразие... Живо убери все!

Окчоми скрылась на женской половине. Мать с дочерью о чем-то оживленно заговорили. Сонби вытерла тряпкой пол, подняла пустой кувшин и ушла в свою каморку.

Она сидела тихо, не зажигая огня. За день так набегаешься, что и голова, и ноги гудят. Сонби смотрела на лунный свет, льющийся в окно, и только одна мысль сверлила ей мозг: как бы оставить этот дом, уйти куда-нибудь. Каждую ночь смотрит она в окно, сколько раз решала уйти из этого дома, но соберет узелок, выйдет, — а идти-то некуда, и волей-неволей остается. А что, если сегодня уйти? Взять узелок и пойти. Но куда? А вдруг она встретит людей еще более страшных, чем Токхо? И она отодвинула узелок. Но и оставаться здесь нет уже никакой возможности. Надо уйти, пока не вернулся Токхо. Сонби выглянула во двор посмотреть, не в гостиной ли он. Нет, там темно, только по дверям скользят лунные блики. Она облегченно вздохнула и вернулась в комнату. Пора! Она взяла узелок, напряженно прислушалась и вышла за дверь. Нет ли кого во дворе? Вышла за средние ворота, в комнате Ю-собана — свет. Постояла и, словно опасаясь погони, прокралась за главные ворота. Огляделась — ни души кругом. Медленно-медленно пошла вперед, прижимаясь к земляному валу. Как страшно! Хоть бы никто не встретился да не спросил: «Эй, девушка, куда идешь?» А так хотелось, не таясь, шагать свободно.

Пройдя немного, она остановилась. Вновь проложенная дорога в уездный город была видна при лунном свете как на ладони. Вот по этой безлюдной дороге придется ей в одиночестве брести. Но что, если там, где дорога исчезает в темном сосновом лесу, в бесконечном лесу, ожидает ее, сверкая глазами, кто-нибудь пострашнее Токхо? Мурашки пробежали у нее по коже, и она остановилась как вкопанная. Обернулась — перед ней деревня Ёнъён! Там, прорезая темноту, возвышается ненавистный ей дом Токхо. Вернуться туда? Нет! Она снова посмотрела на дорогу, теряющуюся в сосновом лесу, сделала несколько шагов. «Что я делаю? Куда иду?» Глянула на луну, все так же спокойно лила она свой свет. «Каннани!» — мелькнуло вдруг в голове у Сонби. Правда, раньше она считала Каннани нехорошей женщиной, но однажды, уже после того, как с ней самой случилось то же самое, она увидела Каннани во сне, будто они обнялись и даже плакали вместе. И каждый раз, когда она задумывала уйти и не решалась, ей вспоминалась Каннани.

«Где-то она? Хорошо ли зарабатывает? Хоть бы узнать, пишет ли она?» — всякий раз думала Сонби, а ноги сами несли ее к дому Каннани. Сколько раз собиралась она зайти узнать о Каннани. Сколько раз лунными ночами стояла она у плетня ее дома, не осмеливаясь войти в калитку: вдруг мать Каннани отнесется к ней с недоверием?