Александра Созонова - Полдень Брамы

Она чуть было меня не убедила.

Тем более что рассудок уже готовился отказать, холодный и любознательный, уже задымился.

Я не верил ей, что она совсем не занимается магией. Пусть подсознательно, но что-то есть. Не такой уж я чувственный зверь, чтобы так ошалеть. (Я не самец! Я не Сидоров. Инстинкт продолжения рода у меня всегда прихрамывал.)

«Пощади, Нина! Не превращай меня в пламенное животное! Не гипнотизируй». (Я бы сделал это одиннадцатой заповедью: «Не гипнотизируй».)

Собрав в пучок все нити разбежавшегося сознания, попросил ее дать мне время подумать. С трудом оторвал ладонь от ее горячих пальцев, отодвинулся.

Все это, Нина, так неожиданно, ошеломляюще… Мне надо осмыслить, очухаться, прийти в себя.

Конечно, сказала она, она сейчас уйдет. И я осмыслю все это в одиночестве. Ее телефон у меня есть. Я могу позвонить ей на неделе, и мы встретимся.

Еще, прибавила она, понимающе улыбаясь, пусть меня не смущает, что мы не равны в иерархическом положении. Она — наставник, я — только что принятый ученик. Это ничему не будет препятствовать. И, в свою очередь, отношениям учителя и ученика не помешает ничто. Просто эти вещи лежат в разных плоскостях и смешиваться не будут. Пусть меня не гнетут подобные опасения. Или страх: а что скажет группа? — если такой есть. Страха вообще быть не должно. А особенно — страха перед чьим-то мнением или перед условностями. Если наши сердца открыты высшему, мы избежим ошибок, падений и срывов.

Перед тем как ей подняться и уйти, мы потянулись друг к другу и обнялись. И я гладил — чудо сбывшегося мечтания! — ее волосы, открыто, ласково, жадно… Два магнита притянулись крепко. Крепко…

Самому непонятно, как я заставил себя разжать руки.

Тем самым — сберег свое целомудрие и верность Пути. Надолго ли?

Нина попрощалась и ушла.

Провожать ее — сил уже не было.

Зойка, Зоенька, помоги мне. Я совсем запутался.

Прилетевшая ко мне с Венеры… Кто ты?

Птенец, тоненькое присутствие, греза, солнечный сквозняк, пробивающийся сквозь пух волос… кто ты?

Твое присутствие почти зримо. Если б не знал наверняка, что психика моя уныло прочна, решил бы, что меня посещает галлюцинация.

Стоит только стихнуть мутно-бордовому гулу, вызванному Ниной — одинокой оголодалой ведьмой, — как я снова с тобой.

Прежде я видел тебя лишь вполоборота — щеку, ухо, уголок глаза, размах ресниц… Сейчас ты повернулась ко мне. Широко распахнула глаза, оглушительно серые.

Ресницы светло-рыжие, косо растущие… Кажется, царапают скулы, когда ты опускаешь веки.

Я хорошо различаю интонации твоего голоса. Ты не выговариваешь «р», как почти все дети твоего возраста, и слегка пришептываешь.

И девочка, и туман вечерний, и солнышко…

Но — странное дело — все чаще я говорю с тобой о серьезных, совсем не детских вещах — вот как сейчас: о Нине, о Школе — и ты понимаешь! Сколько же тебе лет?

(Нисколько — и все, ибо в вечности нет летоисчисления…)

Как я и предчувствовал, не следовало писать Альбине про Нину и наши с ней астрально-животные страсти.

Сегодня пришло письмо из Элисты, как всегда очень толстое, много мелко исписанных больших листов.

Она пишет, что рада за меня, рада, что в Школе со мной происходят такие удивительные вещи. Правда, ей это не в диковинку. С ней постоянно, чуть ли не каждый день что-то происходит в этом роде, и без всякой Школы.

«…Однажды — я тогда дочитывала восьмую книгу Кастанеды — небо разверзлось, и оттуда грянула музыка, никакая не галлюцинация, а физическая волна, она сорвала меня со стула и подбросила под потолок, потом опустила тихо назад. Огромное множество струнных инструментов с колокольчиками — так я теперь анализирую эту музыку, но это очень обще и приблизительно.

…Олли много раз посещали меня и трясли мой дом. И не только дом: как-то ночью ехал по улице всадник и бил бичом по асфальту. Это была разрушающая сила! Я думала, что умру в ту ночь, так разваливалось мое тело, а особенно мозг. Но об этом надо писать новеллу… В прошлом году ночью петух приходил под окно и вел себя, как человек. И, уверяю вас, все это лишь малая толика всего, что было и есть. Постоянно в доме взрывы, стуки, голоса. Уже ни на что не реагирую, для меня это естественная среда.

…И еще случай. Я шла от подруги после полуночи домой и уже на подходе к своей улице увидела, что дорогу перебежал человек и спрятался за трансформаторной будкой. Я перешла на другую сторону улицы, и, когда поравнялась с будкой, он выскочил ко мне. Это был молодой, худой человек, обеими руками у живота он держал нож, острием вперед. Странно, мне не было страшно, я как раз читала молитву „Живые помощи“. Стоим, смотрим друг на друга. Вдруг он разевает рот и орет: „А-а!“ Будто кто схватил его сзади, и с воплем ужаса убегает. Вот такие пироги. Как тут не вспомнить „молчаливого защитника“, которого получает воин?»