Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Ранним утром Бошко, все еще как во сне, смотрел, как забирают тело его любимого друга, чтобы отнести в только что построенную мечеть. Он, совершенно опустошенный, плелся за процессией на тяжелых, будто налитых свинцом, ногах, с глазами, иссушенными огнем, пылавшим в них, с сухим ртом, сухим дыханием, с сухими, как остывшие угли, мыслями. Ему сказали, добавив «селям алейкум», что он может войти в мечеть, несмотря на то, что он не турок, потому что благословенны не только те, кто молятся, но и те, кто смотрят на молящихся. Но он покинул процессию и, погруженный в свои мысли, направился на базар, сам не зная, зачем и чего он ищет там.

Тело ибн Пайко внесли в мечеть, в часть, предназначенную для омовения, и несколько мужчин быстро его раздели и омыли, в то время как мулла непрестанно читал погребальные молитвы. Потом развернули чалму, длинный кусок белой ткани, которую каждый мусульманин всю жизнь носит на голове, завязанной в виде тюрбана, и люди, совершавшие обряд, разрезали ее на части и сделали, не сшивая, три куска для головы и груди, которые связали друг с другом, приготовив таким образом покойника к уходу из этого временного мира.

«Все по воле Аллаха», — сказал мулла и стал читать из Корана, моля Аллаха простить умершему его грехи.

Потом принесли носилки и положили тело на них, накрыв его покрывалом, на котором были вышиты слова Корана. После этой подготовки ибн Пайко вынесли из мечети и положили на возвышение, на которое обычно кладут всех покойников после омовения тела. Мулла, руководивший церемонией, поставил людей в три ряда перед телом умершего, чтобы они молились за его спасение. Когда все было закончено, из мечети вынесли гроб, положили в него тело, а сверху, там, где голова, положили феску в знак того, что покойник — мужчина, а не женщина. Потом четверо турок подняли гроб себе на плечи и понесли на кладбище. А поскольку нести гроб, как объяснил мулла, это честь для каждого, несшие гроб менялись каждые десять шагов: шедшие впереди переходили назад, а их место занимали двое других.

Процессия не пошла по мосту к кладбищу Каршияк, а двинулась к рынку, пробивая себе дорогу сквозь толпу людей, наблюдавших за ее движением. Большинство лавок стало закрываться, лавки христиан и лавки турок, а те, что остались открытыми, проглатывали в своей глубокой тьме головы их молчаливых владельцев. Когда процессия проходила мимо квартала Балабан-баба, впереди послышались какие-то крики, приближавшиеся со стороны Йени-тепе.

Люди, несшие гроб, затоптались в нерешительности и остановились, потому что навстречу им катилась огромная толпа народа, что-то крича и распевая, «аллилуйя». Впереди шли священник Ставре и раб Бошко, а за ними седельник Димо и старый Пайко, все они так крепко держались за руки, как будто кто-то пытался их разделить.

Процессия остановилась, остановилась и толпа народа. А священник поднял руку, пытаясь прекратить шум.

«Христианский священник его крестил, христианский священник его и погребать будет», — сказал он спокойно, но так громко, что было слышно в соседнем квартале. Размахнувшись, он сбил феску с гроба. «Это наш покойник, — добавил он. — Отдайте нам его немедленно!»

«Что за шум? Кто это, цыгане?» — спросил мулла, не разобравший, что происходит.

«Не цыгане, а христиане, — ответил ему священник. — Отдайте нам тело и разойдемся».

Сзади, с конца процессии через толпу пробился капрал Экрем-ага с двумя полицейскими, следовавшими за ним.

«Оставайтесь на местах! — закричал он на турок и набросился на священника. — Черт бы вас побрал, гяуры! А ну, назад, не то вы поплатитесь. А ты, поп, в особенности, тебе первому достанется, десять палок по голой заднице!»

«Бей, не жди!» — закричал кто-то.

Кто-то засмеялся, кто-то выругался, а священник Ставре схватил за руку жандарма, приблизившегося к нему.

«Подождите! Не дадим себя на смех и поругание! — закричал он. — Жандармы, легко поднять руку на безоружный народ. Закон на вашей стороне, и у вас оружие. Но этот покойник принадлежит нам и нашему Господу, он наш и душой, и сердцем, это говорим вам мы все, собравшиеся здесь. Легко нам всем тут передраться. Отдайте его нам с миром, мы отпоем его и погребем по-христиански».

«Тут нет места для торговли, неверные! — сказал теперь мулла. — Я, как слуга Аллаха, скажу вам: неужели мы оскверним себя таким непотребством? Ибн Пайко был честным и храбрым христианином, но теперь он Мурад-ага, и он наш!»

Капрал схватился за эфес сабли: