Ирвин Шоу - Растревоженный эфир

— Плохая мать, — шептала Китти. — Плохая жена. Пока я лежала в этой палате, до того как меня увезли наверх, я могла думать только о том, что сказала месяц тому назад… Я сказала: «Надеюсь, он родится семимесячным. Я так устала носить его». Ты помнишь?

— Ты ничего такого не говорила, — ответил Арчер, хотя помнил эти слова, сказанные ею, как и легкий укол страха, который он испытал, услышав их.

— Да нет, говорила. Говорила, и ты их помнишь, потому я запомнила, как в следующий момент изменилось твое лицо. Что ж, мое желание исполнилось. Даже с опережением. Я сказала, что устала. Раздувающийся живот доставлял мне все больше неудобств. Господи, что же я за женщина?

— Послушай, давай забудем все, что сказала ты, и все, что говорил я, и все наши ошибки, и все упущенные шансы. Давай начнем все заново, с чистого листа…

— Я не собираюсь ничего забывать, — прервала его Китти. — И ты ничего не забудешь. Почему бы тебе не уйти от меня? Я тебя недостойна, никто не станет тебя винить, если ты сейчас встанешь, возьмешь шляпу, пальто и уйдешь.

— Китти, дорогая, — в голосе Арчера сквозило отчаяние, — я сейчас позову мисс Кеннеди и попрошу ее дать тебе что-нибудь успокоительное, чтобы ты смогла заснуть.

— Ты не сможешь позвать мисс Кеннеди, — нараспев ответила Китти. — У нее закончилась смена. Она собирается пойти в церковь. Клемент… — Лицо ее исказилось от горя. — Клемент, она сказала, что будет молиться за нашего сына.

Арчер вновь обнял жену. Она плакала, а он целовал ее мокрые щеки. Она плакала долго, а потом начала засыпать и вдруг на удивление громко и спокойно сказала:

— Теперь я в порядке, дорогой. Почему бы тебе не пойти прогуляться? Подышать свежим воздухом, что-нибудь перекусить?

И она заснула.

Арчер поднялся. Все тело ломило, ноги не держали, ему уже казалось, что за всю жизнь он ни разу не сомкнул глаз. Рот Китти приоткрылся, она чуть слышно, очень по-домашнему похрапывала. Глядя на спящую жену, Арчер спрашивал себя, какова доля правды в сказанном женой, заслужили ли они те беды, что свалились на них? И кто выносил приговор?

Он снял пальто с вешалки, взял шляпу, осторожно вышел из палаты и бесшумно закрыл дверь. Шагая по темному коридору меж дверей, за которыми лежали выздоравливающие, разрешившиеся от бремени, ожидающие своего часа, Арчер вспомнил, что Китти не спросила, видел ли он их сына, умер тот или жив.

Ночь выдалась холодной, и Арчер, направляясь по пустынной улице к реке, поднял воротник. Стаканчик виски не помешал бы, но ему не хотелось видеть людей, не хотелось слышать пьяный смех и музыку.

Река молчаливо несла мимо свои холодные воды, по автостраде изредка пролетали спешащие домой автомобили. Вниз по течению, на островах, подсвеченные прожекторами, высились тюрьмы и больницы. Вверх по течению над рекой темнела громада моста. Луны не было, зато в морозной черноте неба сияли льдинки-звезды.

Зимний воздух кусал лицо Арчера, будил его, немного кружил голову, когда он смотрел на черную воду и вдыхал соленый запах прилива.

«Мне надо поспать, — думал он. — Завтра начнется новый день. Неправильно. Уже перевалило за полночь. Новый день уже начался». Арчер обернулся, посмотрел на здание больницы. Горели лишь несколько окон. Кто-то отказывался умирать в темноте, где-то дежурные медсестры пили кофе, а доктора, пальпируя больное место, говорили: «С этим можно подождать до утра». А на самом последнем этаже, в палате для недоношенных, беззубая миссис Гроуген спокойно ждала, наблюдая за двумя инкубаторами, потому что в этом состояла ее работа, так она зарабатывала десять долларов в день, на которые могла купить чай, хлеб и хлопчатобумажные чулки. Миссис Гроуген спокойно ждала, далеко не в первый и, наверное, не в последний раз, когда перестанет биться крошечное, еще не способное поддерживать человеческую жизнь сердечко. Каких только видов работ не существовало в этом мире, а выполнять их приходилось самым обыкновенным и таким разным людям. Миссис Гроуген, не спускающая глаз с регулятора подачи кислорода, посасывающая свои беззубые десны, стоящая на смертной вахте в отделении для недоношенных. Какие мысли роились в ее седой голове? Нечего тебе делать в этой жизни, мальчонка, и не слушай тех, кто будет утверждать обратное. Поверь старухе, которая много чего повидала на своем веку. Жизнь, мальчонка, — это сплошные разочарования и потери, общение с людьми, которые говорят одно, а думают совсем другое, и борьба, борьба и борьба изо дня в день. Ты теряешь немногое, мальчонка, и это непреложный факт. А если верить тому, что пишут в газетах, нас в любой момент могут отправить в тартарары. Один взрыв — и мы останемся гнить среди руин, излучая сигналы, как радиостанция, а сигналы эти будут говорить только одно: прощайте, прощайте. А так ты лежишь в теплом, уютном ящике, слишком маленький, чтобы сожалеть об этом, и на свете есть много людей, которые еще позавидуют тебе.