Владимир Сотников - Покров

Из школы я пошел через поле, дома разделся, долго ходил по комнате, радовался и вечером сидел с братом на полу, во что-то играл. Матери я сказал:

– Передай Карпекиным, что я перешел жить домой. И забери там мои книжки.

Быстро, с радостью, прошла весна.

Летом к Карпекиным приехал дядя Саша, мамин брат. И пригласил нас всех на свой день рождения.

Гостей было много, двери в доме везде открыли из-за духоты. Я ел большие сладкие яблоки, ходил между гостями и стеснялся, что у меня нет своего подарка. А когда дядька при всех подал мне руку и сказал: «Поздравляешь меня?» – мне стало совсем стыдно. Я обозлился на всех, что так медленно идет этот длинный вечер.

На столе лежал большой торт. Я подходил к столу и не решался сам взять один кусочек.

Наверное, из-за этого торта я вспомнил, что у Карпекиных мы проводили все праздники. Все они были похожи друг на друга, даже Новый год. Я всегда предчувствовал, что надо будет возвращаться ночью домой, заходить в свою хату, зажигать там свет – словно она была не совсем наша, а долго дожидалась нашего возвращения.

Дядькины друзья курили во дворе, смеялись, дядька смеялся с ними, часто, довольный, заходил в дом. Я разыскал среди женщин, которые разговаривали, маму, отозвал ее в сторону и сказал:

– А дядя Саша не дает мне торта, – и чуть не заплакал.

Мать засмеялась, вынесла кусочек торта, дала его мне и облизнула пальцы – продолжала улыбаться.

Наверное, об этом она сказала дядьке – когда уже прощались, он посмотрел на меня, покачал головой:

– Эх ты, племянник! Дядька тебе тортика не дал?

Я испугался, что расплачусь прямо здесь, и выскочил из хаты. Когда вышел отец, меня словно кто освободил: слезы полились вольно, я помню, как вздрагивало мое тело.

– Зачем она все рассказывает?.. – Я ухватился за руку отца и плакал все сильнее.

А он меня как-то и не пожалел – просто чтобы успокоить, присел на корточки и говорит:

– Садись на спину – поедем домой.

Я обхватил его шею руками, торопил:

– Быстрей, быстрей пошли…

Мы шли через поле, где-то сзади были мать с братом. Отец шел плавно и быстро – мне казалось, что я плыву над землей. Я прислонился щекой к теплому плечу отца – слезы уже высохли, и щеки мои были чужими, как после сна. А мне хотелось, чтобы слезы текли и чтобы отец через рубашку чувствовал, что я еще плачу.

Справа, за выпуклой спиной поля, догорал узкий закат. Я смотрел туда – багровая полоска тускнела от вечерней дымки, незаметно переходя в неизвестный цвет. От шагов отца небо покачивалось – казалось, что так и растворяется закат, растираясь о нечто неведомое, что находилось по ту сторону подвижного неба.

Почему не пришло мне тогда в голову, что это случается каждый вечер? Почему, глядя на этот закат, я никогда не вспоминал, что так же было и вчера, и позавчера, и каждый прошедший мой день? И никогда не мучило меня это повторение.

Через много лет после этого я увидел сон: я убегал от кого-то и спасал, уносил от бежавших сзади маленькую девочку. По всему лесу трещали сучья, облетали с шорохом ветки, а я бежал по мягкой от травы забытой тропинке. И вдруг – воздух стал светиться, я оглянулся: тучи в одном месте освободили небо, и там переливались все цвета, какие только могут быть…

Я показывал туда и кричал:

– Смотри!.. Бога нет, но это – вместо него, смотри!

А небо клубилось пожаром в том месте, и луч, широкий и живой, висел над нами в тяжелом и плотном воздухе.

Дождь прошел. Хотелось еще большего счастья.

Не доходя до своего оживления, как казалось, всего лишь страницу, память вспыхивала и, все скрыв, сворачивалась. Проходили бездумные черные часы, занятые обыкновенной сменой положения тела, и вдруг приходило спасение, желание выйти из этой комнаты, доверху заполненной изменением одного и того же кадра. Удивление звякнувшего замка, мусор на лестнице, мимоходом открытый почтовый ящик – все соткалось в последнюю шторку, задернутую за умершими минутами. «О чем же думал я?» – подумалось, и эта многоэтажность ненахождения в себе себя, уже измучившая на протяжении последних лет, лишь переливаясь игрой – какой шар ярче, – обрывалась случайным выбором закурить – не закурить. Победило обыкновенное стремление к действию, и уже первые затяжки зафиксировали в голове последние обрывки.

Чувствуя бесконечность происходящего, собою старался закруглить этот неощутимый предел, чтобы догнать себя на том же пути, вспомнить потом то же состояние, уплотнив чувство непонимания и раздражения. Откуда-то вдруг вылетала ясность, и мысли становились простыми, как походка, когда не чувствуешь на себе ничьего взгляда.