Владимир Сотников - Покров

И сейчас я опять вспоминаю то утро после пожара. Уже сложили все, что осталось от Гейчихи, в мешок и увезли, уже расходились потихоньку люди. И только запах гари, запах мокрой и обожженной глины висел надо всем. Так пахнет в бане, если, поддавая пару, попадешь водой на стенки печки.

Вставало солнце. Казалось, в свой красный цвет оно вместило и силу ночного пожара. А может, наоборот – потускнело. Глаза устали за ночь и не умели различить.

Я никак не могу понять: в чем я виноват перед ним? Я постоянно чувствую, что не могу смотреть ему в глаза – отец смотрит на меня, что-нибудь говорит, а мои глаза бегают во всему его лицу. Я стараюсь их успокоить, остановить – они не слушаются. Словно я утаил от него что-то важное, и ему тяжело. А я уже ничем не могу это заглушить – свою вину. И уже поздно…

Как бы я хотел вернуться в то время, когда не чувствовал ничего подобного! И что изменилось во мне с тех пор?

Он не давал мне много работать, но брал с собой повсюду. Когда косили в лесу сено, я сколько-нибудь помогал – поворачивал, подносил. А потом, когда нагружали сено на телегу и странно было видеть над маленькой лошадью такую огромную гору, отец подсаживал меня наверх; быстро перебирая руками и ногами, я карабкался по плотному сену. Отец обходил воз, становился ногой на оглоблю, потом на спину лошади, подтягивался и, словно споткнувшись, падал лицом вниз рядом со мной. Уже начинало темнеть, мы ехали медленно. Шуршали по песку колеса где-то внизу, поскрипывал на лошади хомут при каждом шаге, и казалось, нет ничего лучше и правильнее этого звука. Я ложился на спину. Сильно пахло сеном и отцовским потом. Я любил этот запах и знал: когда вырасту, буду косить, сгребать сено и так же будет пахнуть мое тело.

На небе уже загорелись звезды – голова моя дрожала, и каждая звезда превращалась из точки в подвижную фигурку.

Мы ехали по дороге; слева был лес, справа – поле, и далеко за ним засветилась окнами наша деревня. Толстые ольхи стояли близко у дороги, ветки с редкими листьями медленно приближались к нам – мы с отцом пригибались, ложились плотнее к сену, и ветки шуршали над нами, приглаживая нас вместе с сеном. Я вспоминал, что отец так приглаживал назад свои волосы – ладонью.

Лошадь сама выбирала дорогу, а мне все равно нравилось держать в руках вожжи, чувствуя, как они подрагивают при каждом шаге.

– Не натягивай, ослабь немного, – негромко говорил отец, и я отпускал вожжи еще больше, радуясь тому, что он сказал и что я так и сделал, – и это было как-то необходимо, в такие минуты мне становилось свободно.

Возле речки был поворот с небольшим подъемом – лошадь сама все поняла, напряглась, и поспешно заскрипел хомут, быстрее зашуршали колеса, вот мы уже на мосту. Под мостом бесконечно и негромко шумела вода, переливаясь через плотину, – оттуда выплывал чуть заметный туман.

Огни деревни уже выстроились в светлую линию – мы подъезжали к началу улицы. И я вспомнил, что всю дорогу хотел что-то сказать отцу.

– Пап, а правда, все люди догоняют друг друга?

– Как догоняют? – Отец взял у меня вожжи и сел, выпрямив спину.

– Ну, вот когда-то ты был старше меня в миллион раз – когда мне было только несколько минут, я только родился, а ты уже прожил несколько миллионов минут. Так?

Отец улыбнулся: «Ну».

– А сейчас мне десять лет, а тебе сколько – сорок, да? Ну так смотри – сейчас ты старше меня в четыре раза. Был в миллион, а сейчас – всего в четыре. А дальше – еще в меньше раз будешь старше. Вот я тебя и догоню.

Отец помолчал, потом спросил:

– Это ты сам придумал?

Мне показалось, тут что-то не так, и я сказал:

– Нет, это Ленька из нашего класса так говорил. – И не знаю, почему я так сказал.

– Да, наверное, так и получается.

Мне стало обидно, что я придумал про Леньку. И захотелось еще что-нибудь сказать. Мне нравилось, что отец меня слушал спокойно, не переспрашивая, будто маленького. Я любил разговаривать с ним, старался, чтобы у меня получалось, как у него. Показывая на копну сена, я говорил: «На месяц корове хватит, да, пап?» Или: «Тут пудов тридцать будет, да?» – и радовался, когда почти угадывал.

Я встал на колени, держась за плечи отца. Мы уже въезжали на нашу улицу. Под правой коленкой что-то неудобно свернулось, и я вспомнил, что сегодня, зацепившись за какой-то сук, я оторвал латку – она болталась и вот сейчас скомкалась под коленом.

– А хорошо, что мы в бедности выросли, а, пап? – неожиданно сказал я.