Борис Екимов - На хуторе

– А дорога?

– Ну, ты больно много хочешь. И так за путевку колхоз сто пятьдесят платит. Так что на дорогу разорись. Туда рублей пятнадцать да обратно.

– С собой немного взять, – добавил Николай.

– Ну и с собой возьмешь рублей двадцать. Больше зачем? Кормить будут, на всем готовом. Ты же не пьянствовать едешь, не гулять? Тебе ж лечиться надо?

– Неплохо бы подлечиться, – потирая впалый живот и морщась, сказал Николай.

– Болит?

– Не кажедённо, а как схватит…

– Вот пить надо меньше да курить и вылечиться по-настоящему. Ты не перебирай, а езжай и лечись, коли лафа подвалила. Много у нас на курорты посылают? Вот то-то и оно. Там тебя на ноги поставят. Приедешь во какой… – надул шеки и плечи расправил управляющий.

Николай на него поглядел, засмеялся.

И так нехороша и даже жутковата была эта улыбка, ощерившая темные, прокуренные зубы на высохшем в кулачок лице, так нехороша была, что управляющий отвел глаза и сказал твердо:

– Дурака не валяй, собирайся. А зятя пришли, если кобызиться начнет.

Николай вышел из конторы, управляющий через окно проводил его взглядом и решил твердо: «Поедет. Не я буду, поедет. Саму Лёнку заставлю стеречь, Лёнку вместе с тещей. Но Николай в санатории будет».

А скорая на помин Лёнка, жена Николая, уже спешила к конторе. И как всегда, с матерью. Лёнке было сорок лет, матери подпирало к шестидесяти, но с годами они становились похожими друг на друга, словно сестры. Обе красные, налитые, грудастые, толстоногие; и ходили-то они одинаково, по-солдатски махая руками, словно маршировали. В хуторе поговаривали, что Николай путал их по ночам, и Лёнка, угождая матери, молчала.

Мать осталась сторожить на крыльце, Лёнка вошла к Арсентьичу и затрубила:

– Здорово живешь, куманек? Не болеешь?

– Да слава Богу, – ответил Арсентьич, удивляясь, как быстро по хутору вести несутся.

– А кума Лелька? Чего-то я ее не вижу.

Ни родством, ни свойством управляющий с Лёнкой не был связан. Но она откуда-то выискала седьмую воду на киселе и упорно звала Арсентьича кумом.

– А я к тебе, кум, с бедой. Не прогонишь?

– Жалься, – коротко ответил Арсентьич.

– Люди говорят, моему дураку курорты дали. Взаправди?

– Не сбрехали. А ты, значит, поблагодарить пришла?

– Не смеись, кум, – обиженно прогудела Лёнка.

– Я не смеюсь. Мужик у тебя занужоный. Маклаки торчат, хоть торбу вешай.

– Нехай водки помене жрет, – строго сказала Лёнка.

– Вот и съездит, пить там не будет, подлечат его.

– Он не доедет, – уверенно сказала Лёнка. – На станции напьется и под поезд попадет. Детву осиротит. А вот мы так раскладаем, ежли начальство об нем горится: нехай эти деньги наличностью отдадут, прямо в руки. Вот мы его и подлечим. Лекарствия какие прикажут – возьмем. Будет лечиться при нас, при своей домачности. Так-то лучше, чем в какую-то турунду ехать. Он здеся вназирку живет и то пьяный кажный божий день. А тама… Так что деньгами нехай дадут.

– Какими деньгами? – удивился Арсентьич. – Вы что? Это же путевка, понимаешь? Путевка. Ее уже оплатили.

– Нехай назад деньги возвернут.

– Кто их вернет, в банк перечислили за путевку. Понимаешь? На путевку. На лечение. Профсоюз дал.

– А ты бы, кум, подсказал, – с обидой сказала Лёнка. – Деньгами, мол, им. У них детва мальначкая, сколь расходов.

– На работу надо ходить, – сказал управляющий. – На работу. А ты со своей матерью уж забыла, в какой стороне у нас поля.

– Ты меня, кум, не упрекай, – обиженно засопатилась Лёнка. – Сколь забот у меня, сколь детвы…

– На детей не вали, – отмахнулся Арсентьич. – Детей у тебя было и есть на кого кинуть. Баба Феша, Царствие Небесное… Да вы вдвоем с матерью сидели, кого высиживали? А теперь уж вовсе полон двор хозяев. Ты, да мать, да Нюська, да зятек ваш преподобный. Вот на других баб погляди. У Шурки Масеихи – четверо, Пелагея Чертихина пятерых подняла и всю жизнь на ферме. Скажи уж, не привыкла работать, вот и всё.

– А кто же, куманек, тружается? – деланно всхлипывала Лёнка. – На ком дом стоит?

– На Николае, – твердо ответил управ.

– На пьянчуге на этом, на капеле?

– Да не такой уж он и пьянчуга, – заступился Арсентьич. – А работник золотой. Скотина у него завсегда на первом месте. Кормленая и поеная. Привесы у него самые высокие. Вас всех этим и содержит.

– Содержатель… – желчно процедила Лёнка.

– А что? Може, поглядим, сколь он в дом приносит, а? И ведь он их не пропивает, домой несет. Летом по триста, по четыреста рублей заколачивает. Кормит вас и поит, – наставительно произнес Арсентьич. – А вы ему цены не знаете, не содержите как надо. Вот у него и язва, и высох на балык. Не дай бог, что случится, тогда запоете: заборона ты наша неоцененная. Тогда будет пост – прижимай хвост.