Борис Екимов - На хуторе

– Старенькая у нас бабушка становится, – вздохнула она, – прям никудышная.

Тут на крыльцо вышла Ольга. Она переоделась в легонький открытый сарафан, полотенце взяла. Степан поглядел на жену, улыбнулся. Они жили пять лет. А Ольга вроде не менялась. Даже хорошела. После родов как-то налилось ее тело, чуть располнев. Стало по-настоящему женским. Округлились плечи, руки. Бедра и грудь потяжелели и стали волновать Степана как когда-то, в первые дни.

Ну, пошли, – сказал он, коротко хохотнув, потому что Ольга поняла его взгляд, да и мать, кажется.

– Идите, мои детки. Не грех на люди показаться.

А Степан вдруг вспомнил Полину. Вспомнил – и снова хохотнул, снисходительно, на мгновение поставив ее рядом с Ольгой. Такое сравнение, конечно, было смешным и жалким.

После купания и обеда спали. Долго, часов до четырех. А когда поднялись, то увидели: мать с бабкой картошку моют. Порядочно намыли. Картошка была крупная, ровная, без чернинки. Аннушка тоже старалась, возле нее тазик стоял.

– Ой, сколько, – удивилась Ольга. – Да хорошая какая… – нагнулась она. – У нас, считай, сейчас никакой. Гниль одна. А на базаре по пятьдесят копеек.

– По пятьдесят! – ужаснулась мать. – Вот люди деньги гребут! Вот бы набрали да на базар, как умные люди делают. Вот и копеечка б была.

– А зачем ее моете?

– Спроси у Анюшки, – засмеялась мать. – Расскажи, внучка, папке с мамкой. Они же в крестьянстве не понимают.

– Будем киселек варить, – серьезно объяснила Аннушка. Она картофелину мыла старательно. Платье было мокрым.

Ольга к дочери подошла, присела и, будто помогая, тронула рукой воду. И тут же потянула Аннушку к себе.

– Не мешай, – вывернулась Аннушка.

Степан понял Ольгу и спросил:

– А вода не холодная, ты не простынешь, дочь?

– И-и, – сказала мать, – жара невозможная, а ты… простынешь.

Степан все же воду потрогал. Вода была из колонки, холодная.

– Подожди, – сказал он и, забрав таз, выплеснул из него и пошел к бочонку, который возле база стоял. Там вода с утра наливалась.

За Степаном следили. И мать, и Аннушка, и Ольга.

– Горячая, – засмеялась Аннушка, когда он с гретой водой таз принес.

Мать промолчала.

– Какой кисель? – спросил Степан. – На крахмал, что ли?

– На крахмал. Завтра хотим Гришу попросить. Он перегонит. А то чего такая страсть божия погибнет!

Степан к погребу подошел, заглянул в него и охнул.

– О-ой, вот это да… Это вы накопали?

– У матари, – довольно улыбнулась мать, – у матари всего много. Матаря твоя… Осенью надорвалася – таскала.

– Откуда таскала?

– С полей. Работали на картошке. Каждый день и в обед несешь, и вечером. Надорвалася. Бригадир ничего не говорил. Молодец. Огрузилася картошкой. Уже весной в колхоз сдавала, на ячмень меняли. Немного продала. И все равно пропадает.

– Больше тащи, – сказал Степан. – У тебя же своей не хватает. Две деляны всего. – Он даже закурил с досады. – Ну вот, правда, зачем ты ее брала? Или для чего ты горбатишься, здесь ее садишь? Теперь вот пропадает.

– У матари не пропадет. Крахмалу намоем, – ответила мать. – Люди, мой сынок, помногу крахмалу делают. Вот Тарасовы в тот выходной на подводе привезли. Мешков двадцать, наверное, перегоняли. Во какая страсть…

– У тебя этого крахмала фляга, по-моему, стоит, гниет. Он тебе нужен, этот кисель… Скажи уж, привыкла: надо не надо, а можно, значит – тяни. Пожалела б себя.

– А как же, мой сынок, я не понесу! Люди поглядят, скажут: не хозяйка, ничего ей не нужно, не заботливая. Люди, мой сынок, все примечают. А у матари ничего не пропадает, матаря все обработает.

– Цыганов больше Бог не пошлет, – подняла голову бабка. – Надысь приезжали. Приходют и просют, подай им. А она: чего я вам подам? Хлеба нам не везут. Картошки берите. Они рази откажутся.

Мать не выдержала, перебила бабку:

– Я говорю, надо, так лезьте в погреб, сами и берите, я не полезу. А они: сколько дашь, сестра? Я им: сколько утянете. Они не верют. Мешок, говорят, возьмем. Я говорю – берите, Христа ради, хоть два.

– Они ей потом, – встряла бабка, – счастья тебе будет, сестра, счастья… Поглядишь, вот скоро будет счастья… какая счастья? Загалдели одно: счастья да счастья.

– И ты гляди! – всплеснула руками мать. – Ведь не обманули! Вот мой сынок приехал! И моя доча! И Анюшку привезли… – всхлипнула мать. – Выходит, правду сказали. Вот и пригодилась картошечка.

– Хватит тебе еще из-за этого слезы лить, – подошел Степан к матери.

– Как же, мой сынок, не плакать… Отец был бы живой, поглядел бы на вас, порадовался… Не привел Господь.