Борис Екимов - На хуторе

Школьники собрались ко времени. Большенькие сами в будку лезли. Укулеманных в мамкины платки малышей Тарасов поднимал и рассаживал поближе к передку.

– Раз, два, три… – считал Тарасов. – Шляпужонка нету.

– Здесь я, дядя Тарасов! – пропищал из угла Шляпужонок. – Погнали!

Тарасов не спешил. Он оглядывал будку, крючки проверял, запоры, обстукивал баллоны колес. И уж тогда лез в кабину. Кабина была тесной. Тарасов в ней вплотную умещался. Казалось, трактор и создан был именно так, чтобы с трудом уместить в себе большое тело Тарасова и ни грамма больше. Он, кряхтя, влезал в кабину и долго ворочался, расставляя тяжелые ноги и руки умащивая. Но сидел в тракторе влито, словно врастал в него. И уже не было Гаврилы Тарасова и синей железяки с именем «Беларусь» – теперь это было единое живое существо с горячим дыхом и голосом, с тяжкой силой, машинной и человечьей. Оно не торопясь проползло через хутор, приглядываясь рачьими глазками фар к разбитой дороге, а за околицей прибавило ходу и мягко покатило наверх, укачивая в будке недоспавших ребят.

К обеду Тарасов дважды успел сбегать на центральную усадьбу за удобрением. А когда в другой раз подъехал к складам груженый, то здесь его ожидал участковый милиционер, всем известный Листухин.

В потрепанной шинелишке, красномордый, насквозь провонявший табаком, Листухин вот уже три десятка лет мотался по хуторам на мотоцикле. Он всех знал, а уж его – как облупленного.

– Воруем? – с ходу спросил Листухин и засмеялся. – Молоде-ец…

Тарасов опустил глаза, обиженно фыркнул носом.

– Сколь соломы упер? Тонн пятьдесят? Кому возишь? А? В Борисы? Они всю жизнь с протянутой… Отгадал? Молодец! – снова расхохотался Листухин.

– Брешут люди… Наговаривают… – отводил глаза Тарасов.

– На тебя набрешешь. Ты же первый работник и вор… Точно. Первый работник и вор. Я знаю. Сознавайся. Честное признание – меньше наказание. Всего пять лет – и выйдешь. Райка не успеет наскучать, – похохатывал Листухин.

Тарасов переминался с ноги на ногу, оправдывался:

– Брешут люди… На кой мне иха солома?

Так они и говорили, словно играясь. А между тем тракторную тележку уже почти разгрузили. И тогда Листухин, обрывая хоть и с намеком, но все же нарочный разговор, сказал серьезно:

– Солому увозишь ты. Я далеко не ездил, а на Поповский бугор завернул, ячменную ты свез. Возле Арчаковой балки тоже твои следы. Тебе цепя на колеса еще Митрон Макеев ковал. И ты не шути, – глядя в глаза Тарасову, строго продолжал участковый. – Я за тобой гонять не буду, ночьми тебя ловить. Я белым днем объеду, как ныне, и сниму отпечатки следов. Вот этих, – указал он на колеса трактора. – И конец тебе. И хоть ты и Тарасов, а загремишь по восемьдесят девятой статье. Вот так-то, кум.

От былого веселья Листухина и следа не осталось. Взгляд его был пронзителен и трезв. И у Тарасова похолодело внутри.

Листухин пошел к магазину, там его верный дружок торговал, Максимов. Участковый ушел, а Тарасов стоял в огорчении. Сколь много было в эти дни горького и доброго, много думалось про давнее и про нынешнее, а теперь вот пришел человек и единым махом все поломал. В руках его сила, и с ним, словно с Богом, судиться не будешь.

Бабы уже опорожнили тележку, а Тарасов все стоял, глядел вслед ушедшему милиционеру. И, поняв неладное, подошла к Тарасову Василиса Егоровна.

– Разгрузили мы, – сказала она.

– Чего? – не понял Тарасов.

– Чего-чего… Удобрению твою дорогую… Какая урожай дает, – рассмеялась она, напоминая о прошлом.

Как-то весною удобряли кукурузу. Весь день работали. И уже стемнело, и на хутор коров пригнали, и пора было домой. А Тарасов гнал и гнал, он хотел поле кончить. «Хватит, Алексеевич», – не выдержала наконец Василиса. А Тарасов голосом жалобным, чуть не плача, попросил: «Василиса Егоровна, там же уголок остался. Завтра в другое место пошлют. И останется голызина. Без удобрения не даст кукуруза урожай». Посмеялись тогда над Тарасовым от души.

А теперь вот вспомнили. Вспомнили, улыбнулись, и у Тарасова отлегло на сердце.

– Чего Листухин тебя пытал? – спросила Василиса.

– Да бычки пропали, на Дубовке, – сбрехал Тарасов. – Ищет…

– У Максимова за прилавком найдет, – определили бабы.

Пора подходила за школьниками ехать. И Тарасов, прицепив будку, подался в Вихляевский. И хотя в школу он ездил верхом, горою, но белокаменные строения комплекса и на базах скотина сверху видны были как на ладони. И, против воли, глядели туда глаза, глядели и словно видели белоголовых телушек, Ночку и Дочку, которые теперь, быстро привыкнув, ждали хозяина. Ждали и верили.