Борис Екимов - На хуторе

Талдыкину и вспоминать было нечего.

– Никого не посылал, – ответил он, не спуская глаз с тележки, которая подходила все ближе и ближе. И управляющий узнал наконец. – Тарасов… – проговорил он вначале неуверенно, но тут же повторил твердо: – Тарасова трактор. Тарасов.

– Тарасов?! – разом и удивленно выдохнули в машине.

– Догоняй и останавливай! – скомандовал председатель.

Трактор взял правее, позволяя набегавшей сзади машине себя обогнать. Газик пошел вровень с трактором, посигналил и затем, обогнав, остановился впереди, у правой обочины. «Беларусь», не сбавляя хода, обошел машину и покатил вперед. Председатель, уже открывший было дверцу, захлопнул ее и обескураженно глядел на спутников.

– Вот стервец…

Шофер, не дожидаясь команды, тронулся и снова стал догонять вихляющийся зад тракторной тележки.

– Перегони и ставь посредине.

Теперь трактор дороги не уступал. Отчаянно сигналя, газик все же обошел его справа, по зеленям, обошел и остановился в полусотне метров, посреди дороги. Трактор повторил тот же маневр. И не успели в машине опомниться, как прогремели мимо «Беларусь» и тележка и ушли вперед.

– Догоняй и ставь поперек! – разозлился председатель.

Тем временем колея, вильнув, перешла с правой стороны лесополосы на левую и оказалась зажатой между щеткой деревьев и вздыбленной теркой основной дороги, вовсе теперь непроезжей. Трактор шел посередке, и обогнать его было нельзя. Шофер бесполезно сигналил и сигналил, а потом, заметив прогал в лесополосе, кинулся туда, выскочил на ровное поле озимки и пришпоренно поскакал вперед и вперед, с тем чтобы, обойдя трактор, выйти на его колею возле старой птицефермы.

Трактор, конечно, обошли, и намного, и на развилке дорог остановились, дожидаясь его. Председатель и управляющий вылезли из машины и стали глядеть назад, во тьму, силясь увидеть далекий свет фар.

Прошла минута, другая. Торопливо закурили.

– Сейчас, голубчик, придет… – говорил председатель. – Сейчас прискачет. Вот так вот машину ставь, – приказывал он шоферу. – А вот здесь мы. Никуда не денется, остановится.

Трактора все не было. Докурили сигареты.

– Света нет, – сказал шофер. – Куда ж он подевался?

– Может, выключил?

Шофер вернулся к машине и остановил мотор. И теперь уже все вчетвером встали посреди дороги, глядели и слушали.

Рядом, подле наезженной колеи, смутно белел снег и чернели ветки деревьев, но чуть далее, уже в десяти шагах, тонуло все во тьме: и дорога, и поля, голые вязки, и небо – ничего не разобрать. И лишь далеко-далеко, на бугре, на бессонном грейдере два мерклых автомобильных огня шли навстречу друг другу, и встретились, и поползли прочь, все далее расходясь в просторной ночной темени.

– Не слыхать… – досадливо проговорил председатель. – Куда же он девался?

– Да мало ли куда… В лесополосу заехал и встал. В степь свильнул, в балочке схоронился, теперь ищи его.

– Зачем вот ты свернул? – попенял шоферу председатель. – Ехал бы за ним да ехал.

– Как лучше хотелось… Думаю, перехватим. Вот чертяка премудрый, этот Тарасов…

– Да-а… Ну и Тарасов…

– Ему-то чего не хватает?

– Жадность. Готов все проглонуть.

– И проглотит… Ядало здоровое…

– Ох и Тарасов…

На хуторах издавна паспортных фамилий не признавали, и всякая семья носила прозвище, данное кому-то из рода. Всяк знал Рабуновых, у которых бабка Матрена еще в молодости ходила просить к соседям рубанок да назвала его впопыхах рабуном. С того дня стала Рабунихой, а весь род ее – Рабунами. У Курсанов, в давние тоже годы, покойный дед Мосей был курсантом тракторных курсов. У Фетисовых прославился Фетис – гуляка, балагур и песенник. У Казначеевых казначеем был дед при старых еще властях.

Лишь почтальон Фокич знал всех по настоящим фамилиям, но и тот на старости лет стал терять память и порою голову ломал, глядя на конверт, вспоминая и бормоча под нос: «Косихин Николай… Это какой же Косихин… Либо из Юданов?.. Юданичев Николай…»

Один лишь Тарасов прозвища не имел, хотя известен был давно и широко. О семье его говорили просто – Тарасовы.

Если кто-то на хуторах гусей лишка заводил, его спрашивали: «Тарасовых решил обогнать?» Если сена много накашивал, говорили: «Как у Тарасовых».

О самом Тарасове сторонним людям рассказывали много и охотно. О том, как он зараз двадцать вареных яиц съедает, два фунта сала или целого гуся да четвертью молока запивает. А потом сутки напролет может из трактора не вылезать, пашет и пашет. Рассказывали, что косит он траву неотбитой тупой косой, а отбитой ему косить нельзя, потому что при его бычиной силе, замахнувшись, он может волчком крутануться и самого себя подкосить. А тупая коса его сдерживает и бережет. О том, что с трактором он как с живым человеком говорит, и тот его понимает. Многое могли рассказать на хуторах о Тарасове.