Юнас Гардель - Детство комика. Хочу домой!

То, что хотел сказать Даниель, увязает в жевательной резинке. Слова, что уже были на языке, опускаются обратно в сердце.

Рут откидывается на спинку сиденья и вяжет. Окончен разговор о тете Ракель, которая любит Вернера и всего боится. Совсем как он. Даниель вздыхает и прислоняется лбом к оконному стеклу.

Мимо проносятся сосны. Мать вяжет. Шарлотта читает. Поезд мчится сквозь леса.

Древние греки верили, что после смерти они попадают в царство мертвых.

И мне иногда кажется, что все жители Стокгольма — это заново воплотившиеся греки.

И что в царстве мертвых несколько разных царств.

Позвонить на «горячую линию» — все равно что попасть в это самое царство.

Помехи, эхо и призрачные голоса, которые шепчут и кричат: «Алло! Алло… Есть тут кто-нибудь?..»

Работать в социальной службе — все равно что постоянно посещать множество таких царств, заключенных во множестве обычных городских квартир, где содержатся старые бабушки, ожидающие, что кто-то их накормит и даст им лекарства.

Я хотел написать стихотворный эпос о Стокгольме. Он должен был называться «Город» и начинаться так

«И я бегу по выложенному кафелем переходу, полному инвалидов в креслах, хором кричащих: КУПИТЕ ОТКРЫТКИ!

Меж них сидит на корточках старушка.

У нее нет зубов, она пытается проглотить кларнет.

Я сбиваю ее с ног пинком, потому что я всегда так хотел это сделать!

Из кларнета течет кровь.

Я топчу ноты и пою: „Кто сказал, что это ты родилась на свет?..“

Во мне нет любви.

Любовь есть в писсуаре,

Любовь есть на улице,

Любовь ждет на ринге,

Но во мне любви нет».

Я пишу это в середине мая. Все еще холодно и дождливо. Я пишу об августе.

И все еще холодно и дождливо.

Города не видно из-за дождя. Дождь лил всю ночь и будет лить весь день. Дождь шел весь август. Даниель размышляет, больше ли люди плачут, когда идет дождь. Дождь — это как проколотое заднее колесо. Даниель боится дождя. Дождь — доказательство. Раньше дождь очищал. А теперь нет.

Они живут в просторной квартире у Ванадисплан [47] Площадь в северо-западной части Стокгольма. . Из окна большой комнаты видно Каролинскую больницу, где работает Рут.

Даниелю скучно, он бродит по комнатам. Все неподвижно, все обрело свои места: полка из красного дерева, фарфоровые слоники, диванный уголок, алебастровая пепельница, шторы до пола, прогнувшийся от их тяжести карниз. Даже свет и тени неподвижны.

Звуки одиночества. Дождь по стеклу, чашка о блюдце, радио из квартиры сверху. Урчание под ложечкой, распространяющееся по всему телу. Оно роется в нем граблями.

Даниель слушает стук капель в ванной. Смотрит на алебастровую пепельницу. Он что-то думал о пепельнице, а может, о капающем кране — он не помнит.

Он прячет лицо в ладонях, но не плачет. Только дышит. Если глубоко, до самого живота, дышать, то грабли не так чувствуются. Капает кран, Даниель дышит, пепельница стоит на столе. Слишком тяжелая, чтобы ее сдвинуть, слишком тяжелая, чтобы на нее смотреть.

Квартира чересчур велика. Николас переехал, Шарлотта гуляет с друзьями. Отец — профессор. Он ездит в США и Австралию и по полгода не бывает дома. Он приезжает домой с подарками. Один раз привез магнитолу.

Иногда Даниель забывает, как выглядит отец. Единственное, что он может вспомнить, — это очки, которые темнеют на свету и светлеют в темноте. Даниелю кажется, что эти очки просто ужасны, потому что отец никогда не чувствует разницы между утром, днем и вечером. Даниель не помнит своего отца. А Даниель для отца — одна из четырех фотографий.

Даниель едет на метро в «Оленс» [48] Сеть универмагов в Швеции. , где проводит полдня. Бездумно перебирает пластинки. Рот закрыт, лицо серьезно. Он не снимает своей шапочки «АИК», хотя лоб и кожа на голове уже чешутся от пота.

Продавец велит ему убираться. Даниель застегивает молнию на куртке до самого подбородка и, не говоря ни слова, идет в канцелярский отдел, где есть плакаты.

Рут приходит домой в половине шестого. Даниель любит маму. В семье они говорят не «мама» и «папа», а «Рут» и «Эдмунд». Так решила Рут. Она считает, что «мама» и «папа» — это не имена, а титулы, а в их семье все по-настоящему на «ты». Рут нельзя перечить.

По мнению Рут, все равны. Поэтому каждую субботу у них семейный совет. Они решают, что дети должны сами застилать постели, решают, нужны ли им карманные деньги.