Александр Проханов - Гость

– Помню, конечно, помню, – отозвался Степанов, и его пергаментное лицо слегка порозовело, словно к нему стала возвращаться молодость. – Мы сидели на горе под звездами.

Веронов помнил, как они со Степановым уходили из весенней долины в горы, облачившись в телогрейки и вязаные шапки. В долине розовел готовый к цветению сад, виднелись стеклянные стволы с набухшими бутонами. Горы перед заходом солнца меняли цвет, становились золотыми, изумрудными, алыми. Начинали пламенеть и гасли, словно на вершинах рассаживались бестелесные духи, зажигали волшебные фонари. Они сидели в ночи среди студеных ароматов невидимых горных ручьев, ледников, над которыми горели звезды, белые, ледяные, пылающие. И они зачарованно смотрели на звезды, наблюдая, как пробегают по небу едва различимые радуги, словно кто-то восхитительный, невесомый, идет через звездные миры. Им казалось, что они слышат летящую из мироздания весть, оно откликается на их молитвы и зовы. И вдруг из темной глубины небес посыпались звезды, золотые, голубые, розовые, оставляя гаснущие следы. Это был божественный ответ на их упования. Их верящий, любящий разум сочетался с красотой и бессмертием. Под утро они спустились в долину, и сад расцвел благоухающим пышным облаком, словно звезды превратились в цветы.

– Боже мой, боже мой! – тихо произнес Веронов, и в нем вдруг проснулась такая печаль, такая нежность, такая слезная жалость и любовь к другу, что в порыве этой нежности и любви он обратил на Степанова всю свою истосковавшуюся по возвышенным чувствам душу. Одарил его своей силой, здоровьем, жизненным жаром, уповая на то, что этот животворный поток омоет Степанова, вернет его мышцам крепость, сдует металлическую пудру с его кожи, и она вернет себе былую свежесть, и все случившиеся с ним напасти исчезнут, и он встанет с коляски, шагнет ему навстречу, и они обнимутся.

– Я был инженером, Аркаша. Был математиком, антропологом, создателем космической психологии, исследующей резервные способности мозга, парящего в открытом космосе. Но теперь я домашний чародей. Шаман в инвалидной коляске. Мне приносят с помоек консервные банки, я их отмываю, очищаю, спасаю от смерти, от уродства и из этих искалеченных банок создаю космические города. Ты знаешь, почему мир не погиб? Почему не взорвались до сих пор все атомные бомбы? Не воспряли все детоубийцы и отравители колодцев? Не нажали на кнопки взрывателей все террористы? Знаешь, почему не восторжествовало зло, и мир не погиб? – Степанов умолк, давая Веронову время, чтобы тот нашел ответ. Не дождался, и таинственным шепотом, словно боялся, что их подслушивают, произнес: – Потому, Аркаша, что мать испытывает нежность к своему новорожденному младенцу. Потому что старик любуется цветком, который распустился на клумбе. Потому что прихожанин бросил копейку нищему перед храмом. Этих малых проявлений милосердия и добра достаточно, чтобы уравновесить мировое зло, запечатать его, удержать в черных катакомбах души, откуда оно рвется в мир. Я сижу в инвалидной коляске, Аркаша, стучу молоточком в консервные банки и запечатываю зло.

– Как запечатываешь? – Веронов с состраданием смотрел на болезненную улыбку Степанова, на дрожащие в счастливом безумии глаза. – Как ты запечатываешь зло?

– Помнишь, когда злоумышленники взорвали на Байконуре ракету «Энергия» и челнок «Буран», отсекли Россию от марсианского проекта, я создал этот космический цветок, и чертежи «Энергии» и «Бурана» сохранились для будущего, – Степанов воздел шест и тронул серебряное соцветие, мерцавшее под потолком драгоценными лепестками, и оно закачалось, издавая тихие звоны.

– Когда погибла подводная лодка «Курск», и все кругом рыдало, стенало, пропадало от горя, и казалось, что смерть лодки означает окончательную смерть государства, которое утонуло в пучине, я создал этот поднебесный корабль, космический «Курск», и народное отчаяние и горе сменились стоицизмом, который впоследствии позволил России построить великие лодки «Бореи», – Степанов коснулся шестом мерцающее диво, похожее на волшебную рыбу, от которой расходились прозрачные волны света, лилась музыка космических глубин.

– Когда случился теракт в Беслане, и сотни детских душ улетали из обугленной окровавленной школы, и вся Россия безутешно рыдала, я создал космическую птицу, на которой детские души улетели в небесное царство, где нет смерти и зла, а есть вечная жизнь и любовь, – Степанов потревожил шестом серебряную пернатую голубицу, и она заволновалась, засветилась, окруженная серебряными нимбами.