Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Пошли, что ли. — Дед Андрей первым протопал в коридор.

— Не папка! — орал на печи Витька. — Не он, без пистолета!

— А глаза? — признавал я помаленьку дядьку — по серым отчаянным глазам, по русым, как у братца, волосам.

— А пистолет? — свесил Витька с печи курносую мордочку, и дядька махнул рукой с прозрачными пальцами: ну, мол, его, этот пистолет.

— Давай, давай! — незнакомо суетился дед. — Скидывай все барахло, купать тебя будем!

Бабушка, толком не успев раздеться, кинулась к самодельному, ростом с паровоз, шкафу, где на полках лежало Мишино белье, схватила трусы, майку, Гришину розовую рубаху, бестолково поносилась с ними и, подвывая, побежала в ванную. Володина жена, прогнав мужа следить за детьми, живо накрывала на стол, ногой толкая мою раскладушку в угол.

По коридору — быстрые, легкие мамины шаги: мне ли их не узнать. Мама держала на руках мою сестренку Надюшку.

— Гриша! — крикнула она, зачем-то протягивая девочку дядьке.

— Убери ребенка, — негромко сказал дядька, дед взял Надюшку, посадил на коленки.

Дядька осторожно погладил маму по черным густым волосам, «жгучими» называла их бабушка. Такие же волосы у деда — недаром он «Цыган» для Партизанки.

— Примете? — спросил всех нас дядька. — В чулане жить буду.

— А домой-то, Гринь? — тронула его за руку бабушка, тронула и погладила эту восковую руку. — Катерина, что молчишь?

Дядька поднял палец и покачал им: не надо, дескать, и все этот жест поняли, даже Витька, который сполз помаленьку с печи, подсунулся к отцу, и тот гладил его по льняным волосам.

Дед, ворча, повел сына в ванную — была у нас такая роскошь в те дни. Там дровяная колонка, от которой пахло сухой березой, там ванна, в которой отмывались «шелудивые», вроде нас с Витькой. Отмывались и устраивали потопы, за что изгонялись дедом с великими криками. Дед и дядька скрылись за дверью, зашумела вода.

— Долго они там? — прислушивалась баба Дуня. — Обедать пора.

Мы с Витькой всунулись в дверь. Дед торжественно брил сына и ворчал, что тот плохо надувает щеки.

— Да я надуваю, — тихо смеялся дядька, — а дыр-то вон сколько — воздух и выходит.

Витька молчком вышел на кухню, искоса, по-взрослому посмотрел на меня:

— Какие там щеки — скелет один…

Наконец они вышли, дед с потным носом, дядька Гриша в розовой рубахе, которая скрывала его ребра.

— Красавчик ты мой! — всплеснула руками баба Дуня, а дядька усмехнулся кривовато и подсел к печке, к самой раскаленной дверце. — Бедноват стол-то, — сказала бабушка.

Ничего себе «бедноват»! И картошка, и соленые огурцы, и черный хлеб — не по карточкам, и сахар, кусковой, крепкий, только щипцами его колоть. Водка еще на столе — это нам с братцем без надобности.

— Ну, — сказал дед, — засядем, что ли?

И все сели к праздничному столу — дед, бабушка, мы с братцем, мама с моей сестренкой, Катерина, Володя и его жена под боком, чтобы следить и реагировать. А в сторонке, как-то отстраненно, присел дядька.

— Мать, — сказал весело, — дай-ка мне кружку какую-нибудь поганую.

Бабушка, наморщив брови, подала ему большую кружку с красным цветком:

— Твоя, помнишь?

Витька было рыпнулся, но отец слегка шлепнул его по руке — не хватай чужое.

— А ты напиши, напиши! — закричал братец. — «Моя посуда, не трожь, паскуда!»

От еды дядька быстро устал, прилег на старый диван.

— Ты поспи, поотдыхай, — сказал Витька, — а потом все домой пошлепаем. Мамка вон дождалась наконец-то, а то все очи проглядела.

Дядька быстро взглянул на жену — «очи» у нее были заплаканные. Он не ответил и будто задремал.

Бабушка грозила кому-то на улице: там собрались культяпные Гришкины друзья-приятели.

— Серега там? — спросил дядька, не открывая глаз. Сереги не было. — Ладно, мы с ним потом потолкуем. Мать, чулан мой готов?

Бабушка встала над сыном:

— Надо иттить, Гринь, домой.

Наряжали его всем семейством, и вот стоит дядька перед нами — лоб высокий, шея белая, рубаха розовая, ворот косой, поясок тонкий, волосы волнистые, не дедовы. Не Гришка уже — Григорий. Шляп и кепочек Григорий не любил, сапог гармошкой не носил — у него «штиблеты» со шнурками.

— Фраер, фраер, — похаживал вокруг Витька, — только тросточку тебе.

— И усики! — засмеялся Григорий и пошел по-чаплински.

— Ой! — закричал Витька. — Мам, погляди, сдохнешь со смеху!

Григорий вздохнул, Витька не понял почему.

Отец смотрел на него грустно:

— Эх, Витля, Витля, голова твоя садовая! Ты бы с брата пример брал. От него когда грубость услышишь? А вместе с тобой по улице носится. Только он еще и книжки читает. Ну погоди, доберусь до тебя.