Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— В сарай! — дико закричал он. — Ножовка!

До мозолей пилили мы цепь, и вот она распалась, сволочь. Витька, роняя горшки с цветами, полез в окно — в дверь слишком долго. И я за ним. Вслед что-то кричала Стеша. Ветер свободы кружил нам голову…

Надвигался вечер, а вместе с ним и тревога. Мы с Витькой который уж час сидим у переезда под портретами вождей.

— Ты со мной, Владьк? Не уйдешь?

— Ясное дело…

Не оставишь же Витьку одного в такие минуты: одного-то его Катерина совсем насмерть убьет.

— Пошли? — спросил братец с надеждой.

— Пошли, — сказал я очень твердо, а ноги сделали шажок совсем ма-аленький.

Но как медленно ни шагай, к Витькиному дому все равно притащишься. Странное дело, но знакомые звуки и запахи немного успокоили, а надежные плечи Стеши-подселенки чуток взбодрили.

— Пришла-явилась, — сказала Стеша с улыбкой, и мы поняли, что на этот вечер Витька спасен.

И голос Катерины непривычно ласков, движенья кошачьи.

— Проходи, Сереж, проходи…

Скрип-скрип, стук-стук, вошел — нет, не вошел — вхромал, вкостылял в комнату Серега-моряк. Тот, с переезда, что торгует вместе с Васей-танкистом махрой и ездит на старом велосипеде, приловчившись крутить только одну педаль. В другую педаль мертво упирается его перебитая нога — живая, а как деревяшка. Руль Серега держит левой рукой, от правой — только рукав тельника, засунутый за офицерский ремень.

— Привет, салаги! — мигнул мне Серега, широко расставляя ноги — для устойчивости.

Смотреть на Серегу было бы приятно: шея у него крепкая, грудь широкая, плечи сильные. Только глаза словно бы заволокло чем-то, хоть видно: не пьяный Серега, ну, может, так, самую малость выпимши.

— Привет, Серега, — сказал я и с удовольствием пожал протянутую мне руку — горяча, надежна рука моряка. Обернулся к Витьке — тот сквозь Серегу смотрел не на Катерину — на ее авоську, из которой торчала селедка.

— Фу, воняет, — сказал Витька, имея в виду то ли селедку, то ли «духовитую» мать. — И голова, как у овцы.

Катерина скользнула живыми глазками по мутноватому зеркалу, вмиг ухватив взглядом и кофточку, и поясок, и модную шестимесячную завивку.

— Как, Владьк? — Она быстро провела широкими ладонями по бедрам, подобрала живот, которого не было, тревожно и быстро посмотрела на Серегу. — Давайте, ребятки, поедим, что ли?

— Давайте. — Серега выудил из кармана бутылку, брякнул на стол.

— А велосипед где? — вспомнил важное Витька. — Стырят.

— У Сереги не стырят, — бесшабашно отозвался моряк, приглаживая волосы и нацеливаясь к столу.

Витька встал на его пути, упрямо наклонил лобастую башку.

— Стырят! Давай, давай, Серега, — напирал он грудью, плечом. Серега отступал, кидал умоляющий взгляд на Катерину. — Ступай, ступай, — бормотал Витька и заорал вдруг: — Сте-еш!

Лицо Катерины стало стареньким, страшненьким. Серега-моряк пятился, неловко отступая, — скрип-скрип, стук-стук.

— Скажу вот отцу, — расхорохорился Витька, — он тебе, он твою морду конопатую!

Да, весь в сизых крапинках был Серега-моряк: порохом лицо опалило.

Губы его дернулись.

— Да мы, Витек, мы с Гришкой, с Григорьем…

— Хороша, — громко сказали где-то близко, за чуткой перегородкой. — Меня корит, а сама? От живого мужа кобеля привела ломаного.

Это Стеша-подселенка, ее мужицкий голос. Красной сделалась Катерина, а ярко напомаженные губы показались мне синими. Странно всхрапнув, она рванулась было за перегородку. Серега цапнул ее единственной рукой за поясок — треснул поясок, но уцелел.

— Пусти, пусти, — чуть потрепыхалась Катерина.

— Не нужно, — тихо сказал моряк, — сейчас не нужно. Мы права не имеем, надо по закону… потом.

— Потом она, Серега, другого приведет, пользуйся пока! — крикнула Стеша и заплакала — видать, от великой злости.

А Катерина завизжала, затопала трофейными лодочками:

— Заткнись, полковая!

И пошло-поехало. Пошумите пока, а я на улице посижу, на завалинке, погляжу на звезду неизвестно какого имени, послушаю грачей, почувствую, как подрагивает земля под ногами: бьет в кузнице молот. «Черный мужик» Жора трезво стоит в дверях своего питейного заведения — пивная бочка на тонких ножках, обутых в мягкие кавказские сапоги. Мимо, мимо идут работяги, мало кто приостановится: время ночное, усталое, народу не до вина. Вышел, встал поодаль Серега-моряк. Вася-танкист к нему на своей подшипниковой «тачанке» не подъехал, смотрел сердито издали, пошумливал: