Эрик-Эмманюэль Шмитт - Секта эгоистов

— Что же ты сделал, чтобы оказаться в таком положении?

— А что сделало невинное дитя, чтобы родиться сиротой? Что сделал слепой, чтобы остаться безглазым? Что сделал грудной младенец, чтобы оказаться подкидышем? Я был наказан еще до того, как вообще что-нибудь сделал, и проклят еще до того, как появился на свет. Знаете ли, вельможный господин, о чем я порою думаю? Что Бог меня не любит.

Гаспар был смущен:

— Это невозможно. Бог любит всех Своих созданий. Его любовь простирается на все, что Он создал.

— Значит, когда Он создавал меня, Его что-то отвлекло. Знаете, как хозяйки говорят: на миг глаза отвела — соуса-то и не спасла.

— Не может быть. Бог думает обо всем одновременно.

— Вот то-то и оно, что обо всем сразу, — это слишком, не уследишь. Должно быть, Он какого-нибудь мерзавца наказывал и невинного тут же сотворял, ну и перепутал, с кем не бывает. Со мной такое что ни день случается…

Гаспар твердо отверг это рассуждение, желая, с одной стороны, заставить замолчать Бедняка, а с другой — убедить самого себя:

— Пути Господни неисповедимы. Не суди о высшем разуме Творца своим ограниченным умишком. У Бога наверняка были основания создать тебя именно таким. Я подумаю об этом.

— Ну да, у Него-то, может, и были, да только тут мы с Ним очень расходимся. Я вот, к примеру, мечтал пиво варить, харчевню держать, понимаете ли…

Гаспар был в ярости от самого себя. Зачем, спрашивается, ему нужен был этот нищий? Он не понимал. И притом был растроган обидой этого несчастного. В порыве чувства, где милосердие мешалось с угрызениями совести, он взял бродягу за руку и произнес:

— Между тем я вовсе не желаю тебе зла, напротив, я хочу для тебя только добра, счастья. Я, видишь ли, люблю тебя. Как и других.

— Тогда, может, сиятельный господин не пожалел бы для меня монетки…

Гаспар же трепетал от радости.

— Я могу сделать для тебя много больше: обеспечить тебе вечную жизнь!

— Монета обеспечила бы мне обед.

Гаспар чуть не плакал от волнения.

— Вечная жизнь, вечная жизнь, — ты слышишь?

— Да, да. Только молитвой не насытишься, а от облатки у меня только аппетит разыгрывается.

Гаспар глядел на него молча и с нежностью. И молчание его неведомым образом успокоило Бедняка. Затем самым мягким своим тоном Гаспар заговорил снова:

— Ты не узнаешь меня? Не узнаешь того, кого призываешь, кому молишься и кого хулишь в пути своем? Того, кто обременил тебя горестями и кто пришел освободить тебя от них? Не узнаешь твоего владыку?

— Вы…

— Да, я Бог, твой Создатель и Господь. И я здесь для того, чтобы избавить тебя от бремени твоих страданий.

Бедняк подозрительно смотрел на него снизу вверх.

— Вы слишком хорошо одеты, чтобы быть Господом нашим. Тот был бедняк и ходил в лохмотьях вроде меня, Он был из той же компании. У вас небось кожа на ступнях белая и нежная, как у младенца. Он ни за что не стал бы разгуливать в таком наряде, Господь-то. Да и к тому же не стал бы торговаться насчет милостыни, ни в одну сторону, ни в другую… Хотя, может, я и ошибаюсь…

— Я — твой Бог, ибо ты нуждаешься во мне.

— В таком случае на свете Богов — пруд пруди, потому что раз у меня ничего нет, то я нуждаюсь в каждом.

— Я не о деньгах тебе толкую, а о твоем спасении.

— Об этом можно позаботиться на сытое брюхо. Для меня будущее — это мой следующий обед; я не могу себе позволить загадывать дальше.

— Но жизнь-то тебе дорога?

— А то как же! Иначе стал бы я так лезть из кожи вон ради какой-никакой похлебки? Или я лодырь, по-вашему? К тому же жизнь — это все, что у меня есть.

— А ты хотел бы жить вечно?

— Так — нет! Шестьдесят-семьдесят лет такой жизни вполне достаточно. Но ежели в богатстве — тогда да.

— Но ведь земное богатство — ничто.

— Так говорят богатые.

— Так говорит Бог. Я благословляю тебя.

Гаспар торжественно возложил ладонь на плечо Бедняка. Затем отвязал от пояса свой бархатный кошелек и вложил его в руку Бедняку:

— Возьми, это тебе.

— Это слишком много.

— Не слишком, потому что у тебя нет ничего.

— Да ведь никто не поверит, что я это честно заработал, скажут — украл, ведь бедным столько не подают! — Он хихикнул. — Ну а полиция, — что я полицейским-то скажу, коли допрашивать станут? Что это Бог мне дал?…

Его тощее тело сотрясалось от смеха, на глазах выступили слезы, он даже едва не свалился со своей тумбы.

Отсмеявшись и утирая глаза, он сказал:

— Коли вельможный господин позволит, я возьму отсюда только одну монетку, так-то будет лучше.