Эрик-Эмманюэль Шмитт - Секта эгоистов

Я пришел к мысли, что я один во всем мире и причина всего, путем простого рассуждения. И однажды я сформулировал, что существо, наделенное подобною властью, может именоваться только Богом. Запоздалое крещение.

Они вопрошают себя, зачем они существуют…

Счастливые люди! Я могу ответить на их вопрос. Они существуют только затем, что мне так заблагорассудилось. Я — их Бог!

Но мне на этот же вопрос никто не дает ответа…

Один лишь Бог не ведает, откуда Он взялся.

Бог от рождения — сирота.

Я не мог произойти кроме как от самого себя.

Быть обязанным своим происхождением самому себе или ничего не ведать о собственном происхождении — разве это, по сути, не одно и то же?

Прозрачность невидима. Как и темнота.

Верить — да, но во что?

Я не принимал решения быть. Ибо для того, чтобы принять решение быть, надо было уже быть; это отодвигает задачу, но не решает ее.

В моей концепции — Абсолюта — уже заложено бытие, но я этого не хотел.

Я первопричина самого себя, но независимо от моей воли или, скорее, против моей воли.

В конечном счете Бог не хотел ни самого себя, ни мира. Но это должно было произойти с Ним… по необходимости. Может ли считаться воля по необходимости — свободной волей?

О безумцы, о муравьи, поистине вам не о чем сожалеть! Насколько же легче быть всего лишь человеком! Положение Бога предстает предо мною наихудшим из всех узилищ…

Я создал их. Почему же они причиняют мне страдания?

Они несовершенны, ограниченны, конечны. Бог по необходимости оказывается в скверном обществе.

Почему мои созданья порою противятся мне и почему они делают совершенно не то, чего от них хотел бы я?

Два решения представляются мне возможными:

1. Либо, в своей безграничной благости — и это весьма похоже на меня, — я действительно создал их по своему подобию, наделив некоторым пространством для действия, независимостью и автономностью, что в совокупности можно было бы назвать свободою.

2. Либо они свободны только внешне, а по сути это я управляю ими по собственному замыслу или плану, который пока еще неясен мне самому и который однажды мне предстоит постигнуть. Я делаю больше, нежели сам отдаю себе в том отчет, — эта мысль часто приходит мне в голову.

Что ж, в обоих случаях всему находится объяснение, их маленькие дерзости не подвергают опасности мою концепцию.

Мир… О, как же мне надоела эта похлебка! Я более не в силах ее переваривать, это отрава, зараза. Где ты, чистый воздух Абсолюта, жизнь, в которой не было бы никого, кроме меня и меня…

Вечность, конечно же… Однако вечность — доколе?

Я отложил рукопись. Голос, которым говорили эти строки, казался близким, знакомым; он рассказывал историю, которая, какою бы странной она ни казалась, звучала во мне эхом воспоминания. Казалось, я не столько открывал все это для себя, сколько возвращался к уже знакомому… Откуда взялось это ощущение?

Я огляделся. Моя квартира покачивалась на волнах сна; неяркий луч луны задержался на прямом углу книжного шкафа, омывая три книги своим холодным свечением; все остальное тонуло в темноте. Я чувствовал себя свободным.

Я снова перечитал мысли Гаспара. Во мне зрела убежденность, что я был в самом сердце того, что говорили слова, я даже был самим этим сердцем. Я мог бы продолжать… Я видел Гаспара в его надменном уединении, занятого писанием этой метафизики… я догадывался о его колебаниях, зачеркиваниях, видел эти чернила, высыхающие быстрее мысли… зрелище это настолько овладело мною, что я уже не сознавал разницы между воображением и воспоминанием…

Гаспар понял, что он Бог. Как поздно поражают нас иные очевидности! Он сотворил мир излиянием собственного могущества и, исполненный великодушной радости, наделил человека свободой. Но потом он страдал от этой их свободы, которою люди злоупотребляли, используя ее лишь для того, чтобы причинять ему страдания. Такова, должно быть, участь Бога — постоянно сожалеть о собственной доброте…

Я был на пороге озарения. Мысль уже вертелась у меня в голове, не давая покоя. Настал мой черед. Я хотел знать, что дальше. Нет, лучше того: я знал, что дальше. Сомнений не оставалось: отныне я сам был хранителем тайны.

Довольно медлить! Порывшись в мусорной корзине, я нашел несколько листков бумаги, исписанных лишь с одной стороны, широким круговым движением руки расчистил письменный стол и принялся за работу.