Александр Покровский - Кот (сборник)

Старпом позвонил с корабля командиру. Тот был в штабе.

– Товарищ командир, тут Бычкову замечание сделали.

Командир выразился так, что, мол, всякую… (чушь, скорее всего) можно было бы и не докладывать.

– Ему командующий Северным флотом сделал замечание. За курение в зоне.

– Командующий?!

Командир зашел к комдиву:

– Товарищ комдив! Как вы полагаете? Вот если военнослужащему сделано замечание… из Устава Внутренней службы… Оно ведь у нас никуда не заносится.

Комдив посмотрел на него снизу вверх, как кабан на цветущую вишню.

– Анатолий Савелич! Ты меня на что проверяешь? На прыгучесть?

– Тут такое дело, товарищ комдив… командующий… сделал…

– Что сделал командующий?

Комдив позвонил комбригу:

– Товарищ комбриг! Как вы считаете? Вот если объявили замечание…

– А? – сказал комбриг.

Через секунду он уже орал: – Этому Бычкову пять суток ареста!

– Ничего себе замечание сделали! – говорил Бычков, собираясь на гауптвахту. – Ничего себе «не заносится»!

Шурик закончил рассказ – все опять зарыдали.

Да.

Я что-то плохо себя чувствую.

Недомогание у меня.

Видимо.

Они все время говорят. Эти люди.

Они трындят, тарахтят.

Они занудствуют.

А я вот не могу от этого. Я болею. Я заражаюсь их косноязычием.

Вы заметили, как я теперь строю фразу – «а я вот не могу от этого»?

Ужас. Жуть. Умираю. Срочно.

И мне срочно нужен Наполеон. Где мой Наполеон? Где он, мой любимый убивец?

Мне требуется лечение.

Незамедлительно.

И вылечить меня можно только красивым изречением.

– Мой маршал, – Наполеон оказался тут как тут, – корысть и честолюбие, гордыня, властолюбие, тщеславие. Скажите на милость, что это? Правильно, мой дорогой вояка, это пороки. Человеческие пороки.

Они приводят в движение орды. Они сминают границы. Они стирают в пыль народы и царства.

Упразднение пороков истребило бы историю.

А с ней и весь человеческий род.

Ибо!

Добродетель вредна скелету человеческого духа.

Молодец. Не знаю, могу ли я хвалить Наполеона, но очень хочется.

Хочется, знаете ли, иногда потрепать по плечу великого корсиканца и сказать ему: «Милашка».

Но все это только тогда, когда он исчезает.

При нем же я чувствую себя его военачальником.

А внутри у меня струятся соки.

Это соки любви.

К Франции, конечно.

И меня все тянет крикнуть: «Да здравствует император!»

А что скажут другие призраки?

– Мой верный Эдвард! – Генрих Восьмой, как всегда, пребывает в сомнениях. – Мне кажется, в королевстве пора вводить парламент.

– Ваше величество, – заметил я, – мудрость самодержца порой выражается в его способности к самоограничению.

– Хватит болтать! – появляется его милая дочь. Она почему-то размером со спичку и вся окутана легкими облаками. – Величие нации не создается прыткими языками!

Она начинает носиться по воздуху, а я тем временем вспоминаю эпитафию на могиле великой куртизанки мадам де Бош: «В последнее время ей не моглось: она сильно чесалась».

И еще я вспоминаю эпитафии: «Его желания были скромны» и «Копать не строить», – он так всегда говорил.

Внезапно все призраки исчезают, и я решаю, что немного любви мне не повредит.

Только я делаю шаг в направлении любви, то есть собираюсь потереться о хозяина, как в каюту входит Юрик со стихами:

И я сейчас же испаряюсь, исчезаю в форточке, успевая в который раз подумать о государстве.

Кстати, люди, зачем мне ваше государство?

Зачем мне оно – то самое, о котором я, как мне кажется, неустанно пекусь?

Я, что, заболел неизлечимо?

Мне, что, делать нечего?

Зачем вообще коту любое государство?

Подумайте сами: кот – и государство!

Чушь какая-то.

Нет! Тайну возникновения мысли мне никогда не постичь! Это надо же: вылезаю в форточку и думаю о государстве!