Александр Покровский - Кот (сборник)

– Ах, что вы! Какие пустяки, – пришел я ему на помощь.

– И тем не менее прошу вас принять мою благодарность за спасение. Одному мне бы не справиться.

– Помилуйте, не стоит…

– И все-таки…

Мы раскланялись.

– А теперь, если вы не против, я хотел бы удалиться. Долго пребывать в обществе кота, с крысиной точки зрения, чистейшее безрассудство, – Калистрат попятился и пропал.

Он прервал мои рассуждения.

О чем я?

Об антропологии, археологии, искусствознании, истории, критике, психоанализе или философии?

Видимо, обо всем подряд.

Воистину! Перечисленные области человеческой ограниченности имеют все основания для существования.

Особенно в тот момент, когда я, вытянув лапы, растопырил когти, выгнул спину и потянулся.

В сущности, я, не переставая, думаю о человеке.

О его роли.

О его месте. (О месте его роли, о роли его места.)

По-моему, человек не обладает никаким знанием о будущем.

Иначе как объяснить все эти глупости?

В нашем случае, вообразите, создали корабль, научили его ходить под водой, засунули в него команду и отправили к черту на рога, подозреваю, ради чего-то великого.

Такого же, как каналы на Марсе.

И что в результате? Они лежат в каюте и рассказывают друг другу всякую всячину.

Ну, может быть, я не прав, и теперь они уже не рассказывают, а заняты, к примеру, соотнесением причины и следствия в поисках законов, скажем, бытия?

Посмотрим.

Послушаем.

Говорит Шурик:

– Нельзя отличника держать месяц на корабле. Он с ума сойдет. А тем более если это Саня Бережной, который физически очень огромен и даже страшен, но в трезвом состоянии отличник и отличается скромностью.

Саня вообще почти не пьет, но тут он напился по случаю содержания взаперти, пришел в центральный и говорит начальству: «А с вами, блядьми, я еще разберусь! Вот поссу. Сейчас. И разберусь». Испугал начальство до смерти и полез наверх ссать. И тут ему плохо стало, и он блеванул на середине вертикального трапа. А начальство видит, как что-то сверху льется, и в ужасе замечает: «Он на нас ссыт».

Да. Я был прав. Не думают они о великом.

В частности, они не думают о Родине.

(Я тут где-то видел слово «родина» с большой буквы.

Поначалу я решил, что это женская фамилия, а потом понял, что ошибался.

Родина – это объединяющий символ. Это та булавка, которая всех их скрепляет.

Видимо, это очень большая булавка, и она не только скрепляет, но лишает.

Всяческой возможности.

Что, скорее всего, хорошо с точки зрения все той же Родины.)

Шурик продолжает:

– В зоне курить нельзя. Особенно лейтенантам, потому что это зона режима радиационной безопасности.

А Леня Бычков стоял перед дверью родного контрольного дозиметрического поста и курил.

Дверь открылась, и Леня Бычков нос в нос столкнулся с командующим Северным флотом.

– Я-б-т! – сказал Леня и зажевал охнарик.

В смысле он его выплюнул, но со стороны показалось, что зажевал.

– Товарищ лейтенант! – заговорил командующий, – объявляю вам замечание за курение в зоне.

– Я-б-т! – сказал Леня.

На обеде в кают-компании он мучился. Как доложить старпому? С одной стороны, замечание – это ерунда, но, с другой стороны, доложить-то надо.

– Анатолий Иваныч…

– Ну? – старпом ел суп.

– Вот… замечание…

– Ну? (Последнюю ложку.)

– Ведь его никуда не заносят…

– Бычков! – старпом безмятежен. Он откидывается в кресле и неторопливо вытирает рот случившейся салфеткой. – Что ты спрашиваешь всякую… (скорее всего, чушь). Запоминай, пока я жив: замечание объявляется, чтоб напомнить военнослужащему о воинском долге. Так? Оно не записывается. Понятно? Это же аксиома, Бычков! Из Устава. Внутренней службы. Ну и так далее, и так далее, и прочая, прочая херня!

– Мне вот… замечание… сделали…

– Ну…

– За курение…

Старпом насторожился. В этом Ленином мычании что-то было.

– Кто сделал тебе замечание?

– Командующий… сделал… Северным флотом…

– Ну… ты, блин, Бычков…