Александр Покровский - Кот (сборник)

Хочется все это не растерять.

Хочется отразить.

Выразить.

Запечатлеть.

Обвеховать.

Для чего и приходится метить.

И в этом нам поможет вертикаль, упрочнение которой не оставляет нас равнодушными, потому что вертикаль – есть в ней что-то особенно притягивающее, завораживающее, как взгляд восставшей кобры.

С этим словом связываются надежды, и не на пустом месте возникает желание доверить ей что-либо особенно ценное.

Я бы во всем этом увидел фаллический символ и, в частности, его торжество, если бы слыл за почитателя оного.

Но нет! Отнюдь!

Мне кажется, использовать фаллос как категорию, как объединяющую идею нельзя – слишком велико давление повседневности, если не сказать обыденности.

Для объединяющей идеи хорошо бы использовать что-нибудь не совсем привычное, лучше фантастичное, не всегда досягаемое, но жутко, жутко привлекательное.

Условно говоря, не мед, но только предполагаемый вкус его.

А может быть, даже больше – воззрения относительно предполагаемого вкуса, помыслы в отношении его формирования или же только надежды на подобные помыслы.

– Здесь где-то должен быть кот! – услышал я за своей спиной голос вахтенного, который вернул меня в мир. – Старпом дал задание поймать для него кота, чтоб он сторожил у него крыс. Сейчас посмотрю.

Мама моя, я немедленно прекратил свои размышления и слился с окружающей средой.

А вы знаете, как кот сливается с окружающей средой: он сгибается, распластывается и сверлит своим взглядом преследователя.

И тот зрит только то, на что его подвигает примитивное сознание.

– Нет никого!

Ну вот видите! Смотрел на меня в упор и ничего не заметил.

А все потому, что мы, коты, умеем смещать взор незатейливого наблюдателя в сторону от себя.

И он, этот взор, видит всякий вздор.

Люди этой способности лишены. Они много чего лишены – логики, например, – но и этого тоже.

Что и правильно.

Будь я правителем, я бы в первую очередь запретил логику, если б она у них была, а потом – ум.

Я издал бы указ: «О запрете ума, виновного…»

Но при этом я оставил бы им свободу слова – и люди превратились бы в попугаев.

Мне достаточно было бы сказать одно только слово – к примеру, «законность» – и они перепевали бы его на все лады.

После чего я разрешил бы им вешать на стенах свой портрет, который был бы воспроизведен таким образом, что с какой точки на него ни посмотри, все кажется, что он смотрит тебе прямо в глаза.

Это способствовало бы пищеварению.

Они б у меня гвозди переваривали!

Они б у меня…

– Вот он!

– Кто?

– Да кот же!

Ай, как нехорошо! Я совершенно расслабился, забылся, и вместе со мной ослабла моя маскировка. Сейчас мы ее восстановим.

– Где ты видишь кота?

– А ты не видишь?

– Нет.

– Только что здесь был.

Был-был. Кто же спорит. «Ах! – говорила одна моя знакомая. – Бытность – она ведь не данность!»

И я с ней соглашался.

С ней невозможно было не согласиться в осязаемой близи.

Она находилась рядом в пору моей бурной юности.

Чудное лицо, волосы мягкие, нежные руки и ноги, к которым не возбранялось с восторгом лечь.

А стан?

Ох, что это был за стан, о-о-ох!..

Чёрт побери! Что это был за стан!

Чёрт побери!

Мы любили ходить среди могил. Она держала меня на руках.

Она ласкала мне шею.

В основном шею.

Она меня почесывала.

Она скреблась ноготками.

У нее были замечательные ноготки на руках и восхитительные ноготки на ногах.

Прелестные были ноготки, прелестные!