Конечно, беллетристика может быть и такой. Литературных доказательств тому хоть пруд пруди. Из самых лучших побуждений написаны горы книг, по одну сторону которых толпа скучных авторов, по другую – сонмы скучающих читателей. И те и другие оказались там по принуждению. Первые выполняют миссию, которую сами присвоили, или зарабатывают писательским ремеслом себе на хлеб. Вторые – жертвы хорошего тона, ибо книга, объявленная критиками или авторами учебника серьезной, должна быть прочитана. А то, что она скучна, лишний раз указывает на ее серьезность.
Я, однако, не намеревался включаться в эту ярмарку скуки. Не усвоив урока, данного отцом, я решил, что беллетристика не мой удел. Позднее я изменил свое решение, но произошло это под влиянием другого урока. Его преподал мне не Старик, а сама жизнь.
Было это в конце тридцать девятого или в начале сорокового года – точно не помню. Меня мобилизовали раздавать продуктовые карточки. Раз в месяц в соответствующей организации я получал пачку карточек и список тех, кому они предназначались. С сумкой под мышкой я ходил по домам, как настоящий инкассатор.
Работа была довольно обременительная, но я видел в ней и хорошую сторону, причем совсем не с писательской точки зрения. Небольшие махинации с отчетностью позволяли мне оставлять для себя несколько карточек. Этим не стоило пренебрегать, поскольку у меня было много друзей без постоянного места жительства, лишенных возможности получить карточки законным путем.
Я отвечал за несколько домов, расположенных на улочках, примыкающих к площади Св. Недели. А так как раздача карточек была связана с письменными формальностями, то я не только заглядывал, но и заходил в десятки квартир, садился за стол в гостиной или на кухне и начинал задавать вопросы.
В сущности, в этом не было ничего особенного. Как говорил Старик, живем среди людей, каждый день встречаемся с людьми, порой они настолько надоедают, что хочется крикнуть: «Никого не хочу видеть!» И все же никогда прежде мне не приходилось за три дня обходить по двести квартир, все до одной похожие и в то же время неповторимые – с разными обитателями, разной обстановкой и разными запахами. Я впервые увидел наш квартал изнутри, в поперечном разрезе, как двести кирпичных клеток, в которых так же, как в клетках зверинца, тысячи существ обоих полов, разного возраста и породы размножаются, объедаются, голодают, растут, стареют, болеют, умирают.
К своей работе, как я сказал, я отнесся сначала без какого-либо писательского интереса. Ограничивался только раздачей карточек. Скажите, что еще можно делать в стандартной гостиной с гобеленами в позолоченных рамках, с несколькими обитыми плюшем креслами, которые должны свидетельствовать о зажиточности хозяев и которые из соображений экономии накрыты пожелтевшими от времени холщевыми чехлами. Что можно делать, попав в компанию толстого супруга, поспешно дожевывающего обед и затягивающего перед зеркалом узел галстука, потому что пора открывать магазин, и такой же толстой супруги, которая одной рукой подает розетку с засахарившимся вареньем, а другой – поправляет локоны, уложенные в замысловатую прическу, сделанную, видимо, по случаю предстоящего после обеда чая в обществе соседок или приятельниц?
Что можно делать там, где люди всю жизнь стремятся совместить несовместимое: как можно больше есть и как можно медленнее стареть?
Были и такие квартиры, которые возбуждали любопытство. Вспоминаю одну, быть может, потому, что ее хозяин первый раз просто прогнал меня. Он предстал предо мной в каком-то роскошном темно-фиолетовом халате и, пока я объяснял цель своего посещения, сонно хлопал глазами. Наконец, поняв, в чем дело, пробормотал: «Из-за этого не стоило поднимать меня среди ночи», – и захлопнул дверь перед моим носом.
Разумеется, дело происходило не среди ночи, а ровно в десять утра. Но я уже примирился с поговоркой «мир – широк, люди – разные» и днем снова позвонил в негостеприимную дверь. На сей раз мне открыла молодая миловидная особа. Очертания ее стройного тела отчетливо проступали под розовым шелком пеньюара. У пеньюара был такой глубокий вырез, что взгляд просто проваливался в него, хотя я приказывал себе не смотреть в эту пропасть.
Хозяйка пригласила меня в гостиную, где сидел мужчина в фиолетовом халате. Он читал утреннюю газету и пил кофе, а точнее, дремал за столом. Его болезненно-желтое заспанное лицо было неподвижно, если не считать подергивания правого глаза, раздражаемого дымом сигары. Хозяин курил сигару, и это придавало ему в моих глазах загадочность. Пока он расписывался в получении карточек, я успел рассмотреть его руки – нервные, с длинными пальцами пианиста, они странно контрастировали с его апатичным и невыразительным лицом.
Читать дальше