Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник)

– Здравствуй, Тамуна!

Через месяц я поселился в доме Сумбата Соломоновича.

Я стал вторым мужем Тамуны, от которой год назад ушел дискобол, она была одинока и несчастна.

День, когда мы вновь встретились, был самым счастливым днем моей жизни. Мы поднялись на пантеон, место наших детских свиданий, обошли могилы великих поэтов, я ей читал стихи Галактиона Табидзе.

По узкой тропинке мы пробрались в густые заросли жасмина и нашли каменную полупещеру, скрытую от глаз жасминовыми ветками. Сели на горячие камни и поцеловались, как десять лет назад. Забыв обо всем на свете, я смотрел на свою Тамуну. Я чувствовал себя обладателем самого большого сокровища в мире. Я был Али-Бабой в пещере, полной бриллиантов, сапфиров, изумрудов и жемчуга. Это был удивительный день и удивительная ночь. Под нами простиралось море огней. Тбилиси осветил себя иллюминациями в честь Дня Победы. В небе с треском рассыпались фейерверки салюта, глаза моей Тамуны загорались то красным, то зеленым, то желтым, то оранжевым светом. Один из огненных зарядов пробил листву и упал перед пещерой, разбрасывая искры, он догорал у наших ног.

На горе Мтацминда мы провели первую ночь любви. Одурманенные душистым ароматом жасмина, мы лежали на старых листках газеты «Лело», оставленных кем-то. Утром я нашел две маленькие перламутровые пуговицы, спросил Тамуну, ее ли они. Тамуна осмотрела себя и сказала «нет», – видимо, и пуговицы принадлежали тем, кто посетил до нас эту пещеру, тем, кто, наверное, был так же счастлив, как и мы, проснувшись в свежей листве, пении птиц, солнечных бликах.

Мы услышали смех, раздвинули ветки и увидели синий вагончик фуникулера, детей с воздушными шариками, родителей, нарядно одетых, старушек, жмурившихся на солнце. Вагончик проплыл над нашими головами. Никто не знал, что на святой горе Мтацминда, возвышавшейся над городом Тбилиси, в пещере проснулись двое влюбленных.

Через несколько дней Тамуна привела меня в свой дом.

Дверь открывалась множеством ключей. «Конспирация», – сказал я и улыбнулся. «Это все отец, он помешан на замках». – «Такое сокровище». Дверь наконец открылась. И я увидел железные клетки, от пола до потолка. В них сидели белые куры, сотни, тысячи, а может, больше тысячи кур. Тихо шумело вентиляционное устройство, в комнатах было прохладно, не чувствовалось запаха куриного помета. На кровати посреди этого куриного царства лежал Сумбат Соломонович и шумно сморкался в большой носовой платок. «У меня грипп, не подходи ко мне близко», – сказал он мне и громко чихнул. Куры всполошились, закудахтали. Сумбат Соломонович недовольно посмотрел на них. «Включи телевизор», – обратился он к дочери.

Вокальный ансамбль «Рустави» пел нежнейшими голосами.

– Ты можешь зарезать курицу? – спросил меня Сумбат Соломонович.

Я никогда не резал куриц, но сейчас, чтобы понравиться родителю моей Тамуны, я был готов на все.

– Да, могу! – ответил я.

– Сегодня меня ждут клиенты. Сделай это вместо меня!

Я растерянно смотрел на больного.

– Тамуна, покажи ему, что надо сделать.

– Папа… – Тамуне хотелось отвести от меня отцовское поручение.

– Тамуна, не будь дурой! – Сумбат Соломонович выражался без обиняков, ясно и просто. – В ванной найдешь нож, а Тамуна принесет кур.

Я пошел в ванную. На стене висел большой острый нож. Широкое полено было местом казни – я это понял по сухим кровавым пятнам, куриному пуху и ножевым зарубкам… Вошла Тамуна с шестью курами. Я взял нож, положил курицу на полено и отсек ей голову. Курица трепыхалась в моих руках. «Кидай ее в ванну», – прошептала Тамуна.

Мне стало душно в этой ванной, заполненной огромной женщиной и шестью курами, одну из которых я только что обезглавил, других ждала та же учесть, и они, предчувствуя близкий конец, бились в руках Тамуны, вырывались, кудахтали истошными голосами, а обезглавленная танцевала на дне ванны танец без головы.

Мне стало дурно. Тамуна заметила, как я побледнел, отобрала у меня нож, всучила кур; я отвернулся к стене и слышал, как глухо стучал нож об деревянное полено. Куры поодиночке исчезали из моих рук. Я повернулся – все шесть обезглавленными лежали на дне ванны. Они подпрыгивали и падали, вновь подпрыгивали, вновь падали и были похожи на неловких балерин из кордебалета.

Я вышел к Сумбату Соломоновичу.

– Молодец! – сказал он мне.

Так состоялось мое «боевое» крещение.

Вечером, сидя один в комнате Тамуны, единственной комнате, не заставленной куриными клетками, я слышал шепот ее матери Варвары: