Игорь Ушаков: Семейная сага

Вскоре из нашей квартиры нас выселили, дав небольшую комнатку в полуподвальном помещении. В центре ком-наты мама повесила абажур — все, что сохранилось от нашей прежней счастливой и беззаботной жизни. У окна стоял обеденный стол, слева от него у стены стояла мамина кровать. Около ее кровати за большим шифоньером в темном уголке были наши с Павликом кровати.

Мама моя была отличной хозяйкой, она делала все быстро и хорошо: готовила, прибиралась, стирала и гладила белье… Она быстро нашла работу в доме какого-то большевистского начальника, которому по чину положена была домработница. Семен Урецкий, как его звали, был человек добрый, к маме относился хорошо. Ей даже разрешалось иногда брать с собой Павлика, чтобы он не торчал один дома: мало ли что малому взбредет в голову одному? Жена Урецкого, Софья, иногда баловала нас с Павлом простенькими гостинцами, что было для нас настоящим праздником.

Деньги мама получала не ахти какие, но нам хватало. Основная проблема у мамы была с одежкой для Павлика и для меня. Мама шила-перешивала вещи отца на меня, а мои вещи потом, когда было нужно, подтачивала и перекраивала для Павлика.

* * * * *

Вернусь, однако, к своему дню рождения. Когда мы попили чая, мама пошла укладывать Павлика, а я вышел на улицу подышать. Погода была дивная: тепло, с Волги тянул легкий свежий ветерок, на небе появились первые, еще неяркие звезды. И тишина, тишина… Хотелось разбежаться, подпрыгнуть, расставить руки и полететь птицей. Я остановился, закрыл глаза и почти явственно почувствовал, что я лечу высоко-высоко…

Я не знаю, что со мной происходило, но такого еще никогда не было… Какая-то странная грусть, беспричинная, тревожная наполнила меня всего. Я будто чего-то жду, но не знаю, чего. Как будто ко мне должен был придти самый дорогой друг, но вот задерживается, его все нет и нет…

Я стоял на тихой и пустынной вечерней улице, глядя во тьму безоблачного звездного неба, и в голове моей, как-то помимо моего сознания, стали складываться строчки…

На скатерть неба высыпали звезды…

О чем-то задумавшись, висит луна… Дурманит немного прохладный воздух…

А сердце — ноет, как расстроенная струна.

Я прибежал домой и с волнением записал эти строчки. Никогда не думал, что смогу написать стих, а сегодня он получился сам собой, будто бы вовсе без моего участия. Вот появилось это четверостишие, и душа моя как-то даже успокоилась, как после исповеди… А уж не исповедовался я почти три года, с момента ареста моего отца!

Странно, пока я был маленький и верил в Бога, исповедь действительно облегчала душу. Но после ареста отца вера во мне сломалась: где же он "Всемилостивый"? Где же

он справедливый? Не нашел какого-нибудь злодея, чтобы предать его мукам? Мой отец был святой человек, так за это его нужно было отнять у нас?..

Катерина. 1927, 2 сентября.

Папе день ото дня все хуже и хуже… Он похудел.

Лежит бледный, глаза ввалились. А сегодня стало совсем плохо. Нас с Ксюшкой к себе не подпускает. Говорит, что чахотка — очень заразная болезнь. Но все время улыбается, успокаивает всех нас. Улыбка немного грустная, но не сходит с лица. Сказал, что будущим летом мы все вместе поедем в Крым, и он там вылечится. Ох, если бы!

Мама держится молодцом. Все свое свободное время проводит у постели отца, они о чем-то все время шепчутся. Иногда отец даже начинает тихонько смеяться, но заходится кашлем. Мама тут же бежит в кухню за теплым чаем.

Мама стала очень много курить. А ведь ей это вредно — голос беречь надо. Она ведь еще до сих пор считается лучшей певицей во всем Поволжье.

За последний год она сильно поседела, хотя ей всего тридцать два года!

Иногда, когда я ночью встаю попить, я застаю ее в кухне с вечной папиросой. Она сидит неподвижно, подперев руками голову. От папиросы, которую она держит в руке около виска, вьется струйка дыма. Я стараюсь тихонько налить себе воды и незаметно исчезнуть из кухни. Я понимаю, как горестно маме из-за папиной болезни. Я несколько раз пыталась посидеть с ней, как-то помочь своим присутствием. Но она говорила, иди, мол, доченька, поспи, я вот докурю папироску и тоже пойду. Но я-то знаю, что она и после этого еще сидит часами…

Неужели папу никак нельзя спасти? Ведь есть же какие-то лекарства! И в Крым ему надо обязательно. И если у нас так плохо с деньгами, то надо послать его одного… Я вот скоро кончу школу и пойду работать. Будут у нас деньги, будут! Я сделаю все, чтобы помочь папе! Я так его люблю… Дай Бог, чтобы он хоть чуть-чуть поправился. А не могу себе представить нашу жизнь без него. Что же тогда будет с нами?