Игорь Ушаков - Семейная сага

С Катей мы видимся реже, чем раньше. Я работаю с двенадцати до восьми, а с утра она в школе. Остаются практически только воскресенья, да и то часто она не может уйти из дома: сестренка ее, Ксеничка, еще совсем малышка. Ей приходится маме помогать, а еще уроки…

Но сегодня вечером Катя была у нас в гостях. Это мама моя дала мне совет пригласить ее к нам на именинный чай. Она пришла в скромном летнем платьице без рукавов, которое очень гармонировало с ее длинной льняной косой. Как только она вошла в комнату, все будто засветилось каким-то внутренним светом…

Как всегда, был традиционный яблочный пирог — круглый, похожий на большую ватрушку, с поджаристыми бочками, а сверху — сеточка из теста. Сидели мы вчетвером — мама, Павлик и мы с Катей. Вечер прошел замечательно: мама рассказывала Кате, как гремела по всему Поволжью слава редкостной певицы — Лены Бургутовой, говорила, как восторгался молодой солисткой церковного хора мой отец, Платон Макаров. Вспоминала и Катиного отца, которого она, правда, знала только понаслышке.

Уже давно стемнело, Катя стала беспокоиться, что ее мама может начать волноваться. Я пошел ее проводить, накинул на нее свой пиджак и даже тихонько обнял за плечи. Мы шли тихо, молча, хотя мне казалось, что мое сердце гудит, как церковный колокол, и Кате его слышно.

Около двери ее дома она отдала мне мой пиджак, повернулась ко мне, обняла меня одной рукой за шею и поцеловала в губы. Я в ответ стал целовать ее лицо, глаза, губы. Мы уже давно не целовались с Катей, и я совсем потерял голову, я почувствовал, что так сильно ее желаю, что если бы это происходило не на улице, я мог бы потерять над собой контроль… Но главное, все же, не это опьянение, а чувство душевной близости.

Какое это счастье — любить и быть любимым!

Мы вот с ребятами в школе частенько философствовали, в чем смысл жизни: было все — и служение народу, и самоотдача в творчестве, и свершение великих дел… Все это ерунда! Смысл жизни — только в любви! И не в той

аморфной христианской "любви к ближнему", а вот именно в такой всеопаляющей любви к единственной и любимой женщине…

А любовь к ближнему вообще и творение абстрактного добра — это общечеловеческие ценности жизни цивилизованного человека, независимо от его религиозной или антирелигиозной позиции в жизни. Это принцип жизни, но не ее цель.

Проводил я Катюшку и пока шел домой, в голове у меня зазвучали стихи:

Слабые верят в Бога. Сильные верят в себя. А мне же одна дорога — Верить только в тебя.

Катерина. 1928, 17 сентября

Вот и девятый класс… Опять уроки, уроки, уроки. Уж

скорей бы кончить школу!

С Мишей видимся редко. После его дня рождения виделись только четыре раза по воскресеньям да и то накоротке. Один раз посидели на его любимой скамейке в парке над обрывом. Он набросил на меня свой пиджак и обнял, тихонечко прижав к себе. Но он всё же странный: я всё ждала, что он меня поцелует, а он — как ледяной. Чувствую, что он от меня с ума сходит, но все время только в небо смотрит да вдаль. Еще оживляется немного, когда стихи свои читает, хотя делает это с робостью и стеснением. Неземной он какой-то, хотя и очень добрый и хороший. Очень мне хочется его полюбить, чтобы где-то внизу живота немело и будто кололо маленькими иголочками. Но не могу же я все брать на себя — и обнимать его, и целовать! Ведь я же женщина, а он мужчина, а не наоборот!

А в школе интересно. За лето все повзрослели. Я среди наших девчонок держусь немного отчужденно, все знают, что я дружу с Мишей Макаровым, а его во всей школе уважают —

он и учился хорошо, и в спорте был не последний, а уж какой он товарищ преданный — об этом почти легенды ходят.

Анатолий вьется вокруг меня, как муха над мёдом. Ведет себя, как мальчишка, делает все так, чтобы я на него внимание обратила. А я, как все: когда смешно — смеюсь, когда глупо — фыркаю. Натали бесится. Она совсем было его у себя в кармане держала. В конце прошлого учебного года даже вела себя, как королева с пажом: "Анатоль, я хочу…" или

"Анатоль, а не можешь ли ты…" Вот и доигралась! Ну, да так ей и надо, воображале.

С Анатолием мы помирились, но я его к себе не очень- то подпускаю. Если он пытается меня взять за руку или обнять за талию, я его обжигаю таким взглядом! Он после этого, как кутенок, приседает и хвостик поджимает. Вот теперь я могу им крутить, как хочу! Могу, да не надо мне теперь этого: что- то лопнуло, какая-то пружинка сломалась в моем отношении к нему.

Но все равно приятно иметь такую власть над человеком. Только вот удивляют меня эти парни: почему нужно сначала по морде получить, чтобы потом, наконец, нормально себя вести?