Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или Gott mit uns!

Как мог любить тебя, несущая смерть, авиация!? Почему раньше твои старания убить приводили в восторг!? В такие восторги приходят только дефективные! Я был таким? Где прежняя радость и почему сейчас раздражаешь, воспетая когда-то в рисунках, авиация!? Ты намного старше меня, но и ты не знала, наглая, тупая и самоуверенная дура, отчего скисает кувшин молока: всего от одной капли закваски! Как могла не знать, что "большая любовь в груди" может исчезнуть от единого и пустячного раздражения? Ты, гнусная тварь, о таком не знала!? Какая цена твоему величию, чего стоишь!? — и мигом, без мук и угрызений совести, предал авиацию и полюбил паровоз! Или "яблочко от яблони…"

— Никогда не позволяй тёти Совести грызть себя! Отстранись! Что хорошего от авиации видел? Чем "крылатая смерть" одарила? Не полностью обгоревшими подарками, что привезли из Фатерланда немецким солдатам? И всё!? Столь малая награда за два полуголодных года в сопровождении страха быть убитым?

"Верха" недосмотрели, прозевали: тебя следовало убить чистым, не испытавшим унизительного страха от звуков работы авиационных моторов вражеских "летательных аппаратов тяжелее воздуха" Убить и память о "запорном кольце", кое открывалось вопреки желаниям? Не подчинялось?

Отныне и до скончания дней жестокая, неумолимая память в неподходящие моменты будет подсовывать на пересмотр эпизоды из твоего прошлого. С какого начинать описание? Безразлично. Начни с ночи на картофельных грядках и с тарелок с горящим на них термитом. Да, те тарелки, что висели на редкость чёрном ночном небе на маленьких белых парашютиках… Впечатляющий кадр, "кассовый". И "на десерт" не забудь помянуть о дожде в абсолютном мраке, и единственные ботинки, кои оставил в нежном и тёплом русском чернозёме, растворённом августовским дождём!

Начни повесть с эпизода, когда отец загонял трамвайный вагон в парк, а ты стоял рядом в кабине. Или с описания ямы в земле с названием "погреб" и где вы, запуганные дураки, спасали животы от налётов Люфтваффе.

Можешь начать повествование с неприличного момента и попутно выяснить причину открывания сфинктеров спасающихся граждан. Сколько требовалось самолётам Люфтваффе сбросить бомб, чтобы "запорные кольца" неприличных и вонючих мест телес ваших стали "твёрдыми и мужественными"? Не жили самостоятельной жизнью, не "давали слабину", но "подчинялись командам из центра"? Не паниковали при звуках работающих вражеских авиационных моторов? И что в итоге сделала любимая авиация? Сожгла убогую, тесную и ветхую монашескую келью, в которой вырос до отметки "восемь лет"? Почему бы авиацию и не предать? Разве не заслужила?

Как долго любовался паровозом, как уснул в классической позе, положив правую щеку на "подоконник" теплушечного окна и свесив слегка закопченное лицо наружу?

Почему уснул? Или рефлекс, как у собаки Павлова, сработал? — от собак Павлова на то время был далеко и обходился собственными рефлексами, кои говорили:

— Всё, конец, "отбой воздушной тревоги", на сегодня отбомбились, больше не прилетят, двух налётов за одну ночь ни разу не случалось! Пусть в этот раз не совсем в тебя целили бомбами, но достаточно близко, чтобы ещё раз отравить существование. Ушла бомбёжка, ложись и спи. Выполняй команду "Отбой"!". Раз. Второе: укачало. Прежние вагоны-"теплушки" имели необъяснимую привычку на ходу мотаться в стороны с "высокой амплитудой", как сказал бы человек, знающий физику. Наша теплушка, наверное, была "балетной примой" среди всех теплушек, оставшихся целыми.

Три: ночь — она и есть ночь, ночью дети возрастом не старше десяти лет должны спать… если взрослые позволят детям предаваться удовольствию спать.

Не впечатления прошедшего дня "сморили", нет: на время о рассказанных событиях меня можно было считать тренированным человеком, коего удивить, или напугать стандартным набором войны для гражданского населения было трудно. Кроме штыковых атак, разумеется.

Кто помнит свои восемь лет, дожив до семидесяти? И в какой позе он уснул? — я помню, как тогда уснул, а потому отношу себя к необыкновенно счастливым людям!

До восьмилетнего "юбилея" моего оставались дни, и со своим восьмым "днём радости", иначе — "днём рождения", встретился на территории другой области.

Дважды счастлив был: не знал, что и у меня могут быть какие-то "юбилеи", и что они отмечаются. Никто и никогда не просвещал на тему "дней рождения", не объяснял, что "день рождения" — особенный и о нём нужно помнить.