Лев Сокольников - Саркофаг

И стали его "орудиями борьбы с врагами" телефонный аппарат армейского образца и катушка с проводом. На службе врагам у отца был один вид тяжестей и состоял он из сигнальных фонарей, противоугонного башмака, холщовой сумки с пропитанием плюс "продукты натурального обмена" о которых упоминал в "Прогулках с бесом". В гаубичном полку всё было совсем другое, менее тяжёлое, но очень необходимое для успешной борьбы с врагом. К переносу тяжестей родителю было не привыкать.

Крохи информации о деятельности отца в Большой войне стали известны совсем недавно, через пятьдесят лет после окончания боевых действий. Позорнее этого факта в моей жизни ничего иного нет! "Рановато" заинтересовался отцовой войной: в его девяносто первый год. Отец заканчивал срок пребывания в видимом мире, и не понятно, по какой причине я засуетился с выяснением мелких подробностей в разделе: "война". Была моя вина в этом? Да, и очень большая! Только моя вина! Интерес к отцовой войне висел на волоске, девяносто лет — это всё же девяносто лет, его "часы жизни" могли остановиться в любую минуту. Свой интерес к отцовой войне хочу сравнить с синусоидой: жажда знать подробности растёт вверх, достигает пика, на пике знаний начинает казаться, что мне всё известно, и, удовлетворённый, съезжаю на заднице с "графической горки". Но к началу следующего "подъёма" оказывается, что, пребывая на вершине прошлого "пика" не всё выяснил. В провалах между горбами синусоиды, прошлые военные деяния отца меня никак не волновали, не вызывали "священного трепета". Очень много сходства с допросами у следователя: вот он опросил, записал, всё вроде бы ему ясно и понятно, но через какое-то время тянет подозреваемого на "предмет выяснений эпизода"…

Заметил удивительную особенность: не совсем праведные, с точки зрения патриотов, люди, почему-то получают от небес долголетие. Некая еврейская организация и до сего дня ищет всех, кто приложил руки к убийству евреев в ужасные времена взаимного уничтожения. Никакие другие пострадавшие народы не ищут своих обидчиков так упорно и настойчиво, как евреи. Этот факт — ярчайшее свидетельство миролюбия евреев! Сегодня преступники прошлого — развалины, слабо и плохо соображающее старьё, и судить их нынешними законами за старые грехи — грешно по меркам всех прочих народов. Кроме еврейского. Мы пришли во времена, когда "стоимость жизни" стала необыкновенно высокой, а цена собственно жизни обесценилась полностью. Как иначе, если сегодня за убийство себе подобного в отечестве нашем можно получить всего-то шесть лет вполне терпимой отсидки, но если хорошо потратиться на "доку-адвоката" — отсидка может оказаться "условной"

Прервать жизнь молодому злодею — весьма приятно, меня радует его страх перед смертью, а что взять со старика возрастом в девяносто прожитых зим и лет? Что ему "страх смерти"? Могу я влезть в сознание старика и прочувствовать его старым мозгом "страх смерти"? Какая ему разница: самому умереть через неделю, или кто-то поможет "произвести расчёты с жизнью" всего лишь неделей раньше? Быть "убиенному", или умершему естественной смертью — выбор для девяностолетнего человека не имеет значения. Тем более, что убийство совершается путём введения в вену отличного препарата швейцарского производства с очень "мягким" действием, очень похожим на действие обычного снотворного препарата. Разве не удовольствие уйти из жизни, уснув сном ребёнка? Да и то, что протекает у девяностолетнего, разве "жизнью" можно назвать? Может, поэтому не стоит убивать прошлых преступников? "Сроки давности по "приватизации" на сегодня определили, а за военные преступления — нет? Какая разница между "приватизацией" и "военными преступлениями"?

Оказывается, дело не в том, чтобы осудить и наказать старого маразматика, важна "идея о неотвратимости наказания". Но, повторяю: "неотвратимость" имеет силу ни для всех и не всегда. Она выборочная. Убить старого, бывшего злодея — дать бессловесный намёк молодому злодею:

— Смотри, и тебя такое ждёт, если ты…

Не убивайте древних преступников, кои перевалили девяностолетний рубеж! Не по собственному желанию они "дотягивали" до "порога" сроком в девяносто лет: кто-то Свыше даёт им долголетие! Поэтому вмешиваться жизнь его — идти против чьего-то желания. Оставьте место для "морали":

— Мы его пощадили, мы — гуманные! Все остальные примите во внимание наш гуманизм и вспоминайте о нём в нужную для нас минуту! Наш гуманизм — наша фора! — вот почему древнего преступника нужно всеми силами держать в этой жизни как можно дольше! До момента, пока он не взмолится небесам с просьбой об эвтаназии: