Лев Сокольников - Саркофаг

И такое было непонятно: "камень — на камень, кирпич — на…" большей части "трудящихся страны советов". Перед оповещением о смерти "вождя" нужно было говорить о чём-то великом и запоминающемся, до появления холода меж лопаток, но никак не о камнях и кирпичах! Что-то изначально гнусное содержалось в почитании вождя.

Скорбели граждане! Если одна половина граждан Руси скорбела о "безвременной кончине вождя", то чем занималась другая половина в это время — "документальных свидетельств не имеется". Очень долго "выведением на чистую воду не скорбевших граждан ("врагов"!) занимались спецорганы "страны советов".

Предстоит выяснить, с присвоением "докторской степени" тем, кто установит истину: какая половина граждан отечества "тяжко скорбит" об ушедших в мир иной "вождях"? Худшая, или лучшая? Большая, или меньшая? Только после выяснения количества скорбящих и не скорбящих граждан, можно говорить о "прочности государства"!

Почему скорбим, когда нас покидают "вожди"? До сумасшествия, до потери жизни? Пожалуй, такое с нами творится от зависти. Глядя на "хладный труп" ушедшего невольно приходят мысли: "Счастливчик! Устроился, для него всё кончено, а тут полная неясность "что и как"! Плачем, сукины мы дети, прощаясь с "вождём"! Совсем недавний случай, когда, пребывая в "страшном горе и траурном беспамятстве", мы устроили "малую Ходынку". И всего-то из-за малости: скорбящим дозволили "бросить прощальный взгляд" на "чистый", но мёртвый лик "вождя". Этого многим хватило для пролития "чистых" слёзы и "наложение печали на лицо". Ничего иного не приносили "советские люди к гробу "вождя"!

Но "советских людей" можно было понять: "как жить-то будем!?" — печаль чисто русская. Глядя на чужую смерть, приходили мысли о том, что и они умрут, и от этого печаль удваивалась… а, может, и удесятерялась. Печаль от навечного расставания с "вождём" усугублялась неверием в то, что они могут встретиться с "любимым вождём" в ином мире — да, тогда они бы радовались:

— До встречи, любимый ты наш отец! ТАМ наше почтение к тебе продолжится на многие века, и это будет вечным, непреходящим счастьем для нас, сирых! Море счастья для нас, убогих разумом! океан! Или нет? — ах, да, я забыл, что все мы на момент расставания с "вождём" были поголовные и стойкие атеисты! Заблуждение с названием "мир иной" нас тогда не волновало.

Постоянно занимает и волнует одна мысль: в нашем мире, если вдруг, и явно по недомыслию, я осмелюсь открыть рот в сторону "власть имущих", то они меня в два счёта в "бараний рог" свернут и по стене дерьмом размажут. А ТАМ? Там со мной никто и ничего не сделает, и только от сознания такого будущего положения авансом на сегодня я делаюсь счастливым! Любому здешнему козлу ТАМ я смогу сказать, что он "козёл" без всяких опасений за свою плоть! И задать "детский" вопрос:

— Ну, скотина, где богатства, из-за которых ты совершил столько мерзостей в подлом существовании своём? — только из-за одного такого вопроса стоит оказаться ТАМ раньше срока.

Немцев, на всей моей памяти, мы высмеивали за сентиментальность. За любовь к родным и близким. У каждого немецкого солдата всегда при себе имелась пачка фотографий родни. Близкой и дальней. Они обожали устраивать "вернисажи" фотографий, и не было такого солдата, который не показывал бы фото жены и детей любому аборигену. Вопрос к прошлому:

дорогой читатель, как думаешь: после того, как захватчик познакомил тебя с фотографической женой и со своим семейством, после такого "вернисажа" поднимется у него рука передёрнуть затвор автомата "им. Шмайсцера" и выпустить в тебя половину рожка? В чём смысл процедуры, как вначале порадовать тебя фотографиями родни и следом — пристрелить? Что лишнее из этих двух позиций?

Что поделать, любят немцы фотографии живых! А мы любим и почитаем трупы, вне зависимости от "величины" трупа и от степени родства с ним. Длительное время жизни родных и близких для нас оказались менее ценными предметами, чем единственный труп инородца". В этом мы чем-то родственны немцам…

Но часть населения России не скорбела, и это было ужасно для тех, кто скорбел. Как так: я пребываю в соплях и скорби по разнарядке, а ты — нет!? Если внимательно присмотреться к тебе, то даже ухмылку можно заметить! Я, стало быть, дурак, а ты — умный!? Твоей "вражеской" ухмылки никто не видит, а я — вижу! "Бдительный" потому что! И чтобы лишить тебя такого преимущества надо мной, наполнить твою душу не меньшей, чем моя, скорбью, уровнять со мной, то: