Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

– Приведите Кучумовых, отца и дочь! – с улыбкой скомандовал Топчий, сгребая в ящик деньги и туда же – мух.

Коренастая его помощница вскоре пришла с Федей и Людмилой. Вид у них был мятый и недовольный. Это понятно. Полное счастье если и наступит, то чуть спустя.

– Идите!.. Вы… боевой офицер! – проникновенно произнес Топчий. В глазах Феди сверкнула влага. – Возьмите в руки себя! А ты, Люда… – помолчав, Топчий махнул рукой. – А вы не там сюжеты ищете, господин сочинитель! – напутствовал Топчий меня.

– Там! – проговорил я. – …Сенная-то – в самый раз!

Услыша это, задержит меня? Но на мою судьбу это не повлияло.

Мы вышли на задворки Апраксина двора. Глухие купеческие амбары, пыльные окошечки, свалки тары. Коля-Толя долго шел впереди, не в силах справиться с яростью, простить себе благородство, которое все больше казалось ему глупостью. Когда я, с целью благодарности, настиг его, он отвечал заносчиво и презрительно. Например, начисто отрицал, что мы были в квартире Феди, собираясь прыгнуть с крыши.

– Мандеж! – так оценил он этот сюжет.

Из его резких слов выходило, что мы только и сидели в пивной, пока не нагрузились, и нас забрала «хмелеуборочная»… Скудно!

Мы вышли на Сенную. Нет, там не били женщину кнутом, крестьянку молодую, но общее впечатление все равно было ужасающим. В те годы там шло строительство метро, два старых дома стояли треснувши, посреди площади, закиданной синей кембрийской глиной, возвышалась мрачная башня с маленьким окошком. Все, что было уже использовано в производстве, валялось тут же: ржавые конструкции, доски, бревна. И в этом хаосе зарождалась новая жизнь: лотки, прилавки, подстилки, уставленные гнилым товаром.

Окольно, балансируя на дощечках над канавами, мы обошли площадь и вышли к каналу уже в темноте. Катер наш стоит! Мы привольно вздохнули… и тут из рубки вырвался луч фонаря. Из трюма – другой. Из люка каюты – третий. Шмон! Что ищут? Неужели еще ожерелья, подобные Никитушкиному? Судя по околышу, мелькнувшему в луче, – видимо, да. Народ серьезный. Никитушка в застенке, ожерелье отобрано, катер обыскивают. Обыскивают, видимо, неофициально: околыш резко выдернулся из яркого луча. Милиционеры действовали слегка воровато… «мундиры голубые»! Стиль нашего времени, увы!

Мы отошли.

Ночевали мы в подвале: груды дворницкого песка, на них – картонки, подложенные, видимо, спящими тут. Я спал – пытался спать – у окошка, вровень с землей. Люда, вздыхая, громко шуршала фольгой, разворачивала шоколадку, подаренную папой.

Алкогольный сон непрочный: я проснулся тусклой ранью от шума метлы. От сухого шарканья запершило в горле – к тому же с каждым махом метлы в окошко влетала тучка пыли, и я задыхался.

«Господи! – впервые, наверное, в жизни подумал я. – Если ты существуешь… покажи себя!»

И он «показался» – добавив к сухому шарканью метлы бойкое веселое поскакиванье зубчатой пивной крышечки. И я услыхал.

Какое солнце тут, оказывается, включают в пять утра! Щурясь, мы выползли из подвала. Стояли… Проехала поливальная машина, и темные струйки извилисто бежали по асфальту, замедляясь, попадая в «чулок» из пыли. Мычали голуби, словно кто-то тер мокрой губкой по стеклу. Смотреть на свет было больно. Ну что – новый ослепительный день?

– А пойдем глянем еще на катер! – просипел я… Последний романтик! Кто же тебе там катер оставит?

Все вяло пошли. Не расходиться же – теряя последнее хорошее, что еще соединяло нас… Вышли на набережную – и остолбенели!

Катер сиял! Золотая сеть бежала по борту. Последний оплот наших надежд. Вдруг оттуда послышался дикий грохот. Кто ж это там? Сердце дрогнуло. Запоздалый мильтон? Из люка выпрыгнула знакомая короткопалая рука, схватила дощечку, валявшуюся среди других на корме, и скрылась. Потом вынырнула лохматая башка.

– Никита! – заорал я. Он вздрогнул. Потом глянул свирепо. Потом – улыбнулся.

– Весь пол выломали! Копи царя Соломона устроили тут!

– Выпустили? – вскричал Федя. – Не может быть!

– Ну ожерелье забрали… на экспертизу… А! Нормальный выкуп! – Никита махнул рукой. На великое дело ушло – плату за свободу!

Мы перешли на борт, покачнув катер.

– Всю тушенку, сгущенку увели, что под полом лежала! – хрипел Никита.

– Видимо, ожерелья из них сделали для своих баб, – предположил Коля-Толя и изобразил: – «Нюрка! Че лахудрой стоишь? Ожерелье из тушенки одень!»

– «Ожиренье надень!» – пошутил я, главный «виртуоз слова» в этом путешествии.